ГЛАВА 11
— А в четверг, — сказал Джем Дженуари, — мистер Дэвентри провел почти весь день в Лиммерсе в обществе Чарльза Саммерсби.
— Саммерсби? — переспросил Чад. — Мне незнакома эта фамилия.
Оба они сидели в кабинете Чада на первом этаже арендованного им дома. Чад в изумлении смотрел на своего лакея, с присущей ему элегантностью расположившегося в кресле напротив письменного стола хозяина. И дело было вовсе не в том, что теперь он был одет в темную ливрею камердинера — просто, глядя на него, можно было подумать, что это гость джентльмена, заглянувший мило и непринужденно поболтать за бокалом вина. Его речь волшебным образом трансформировалась, лишившись жаргонных словечек и акцента простонародного наречия, на котором он говорил в день своего появления на Беркли-сквер. Джем объяснял это своим природным талантом к мимикрии.
— Саммерсби, — пояснил Джем, взглянув в потертую записную книжку, которую держал в руках, — это развратная злобная мелкая бестия, которая шныряет, как хорек, по задворкам высшего света. Он холит себя, словно он дорогой голландский тюльпан, и благодаря своей респектабельной внешности ему иногда удается пролезть в разные престижные щели, но он, несомненно, скверный человек. И опасный. Или, по крайней мере, мог бы быть им, не будь он таким трусом. Его излюбленное лакомство — юнцы с тугими кошельками из провинции, которых он обирает до нитки, но ходит слух, что он готов на что угодно — только заплати. Правда, пока речь не зайдет о насилии. Он закоренелый сплетник, что, безусловно, делает его особенно притягательным для хозяек лондонских домов рангом пониже.
— Сплетник, говоришь... — задумчиво проговорил Чад. Он оперся обоими локтями о стол и сплел пальцы. — М-м... Что-нибудь еще?
— Как оказалось, Дэвентри знается с некоторыми из дружков Саммерсби, занимающимися темными делишками. И говорят, он частенько использует их для всяческих неблаговидных поручений в обмен на разные «милости» типа пачек поддельных банкнот — или подкидывает им излишек юнцов, которых у него самого просто не хватает рук обобрать. А недавно, — Джем замолк и нахмурился, — он принимал в высшей степени пикантных посетителей в довольно неурочный час.
— Пикантных? Что ты имеешь в виду?
— Некоторые из них — это слуги, работающие в самых разнообразных лондонских домах. Другие сидят на мелких должностях в Сити — в основном в финансовой сфере. Вот здесь их имена, — Джем указал на свою записную книжку.
Чад откинулся на стуле.
— Чрезвычайно любопытно, — он кивнул в знак согласия. Глаза Чада сузились, и взгляд стал зорче, когда он смотрел на Джема. — Твоя информация просто исчерпывающая. Интересно, как тебе это удалось?
Лицо Джема было непроницаемым.
— У меня есть свои источники, сэр.
— Скорее всего, даже целая сеть. Как тебе удалось раскинуть ее так быстро? Или, может, она существовала и раньше?
Чад был награжден взглядом, полным такого изумления, что чуть не рассмеялся.
— А еще мне пришло в голову, — продолжил он, — что твои знания по поводу Джайлза Дэвентри и стиля его жизни на грани энциклопедических. Я не верю, что такое изобилие информации ты мог добыть всего за несколько дней.
Джем неторопливо встал и положил маленькую книжечку в карман своего жилета. Затем он взглянул на часы из золоченой бронзы, стоявшие на каминной полке, и сказал:
— Посмотрите на часы, сэр. Вам нужно вставать и одеваться к музыкальному вечеру у Вудкроссов.
С этими словами он повернулся и открыл дверь, ожидая Чада. Брови его были приподняты, а поза стала такой горделивой, что это сделало бы честь любому дворецкому в Мэйфэйре. Чад поколебался, но потом, решив не настаивать на этой теме, шутливо и чуть надменно кивнул, как и подобает хозяину, и вышел из комнаты.
Поднявшись в спальню, он позвонил, чтобы ему принесли горячей воды, а сам подошел к окну, выходящему в сад на заднем дворе. Его мысли — как это часто случалось в последнее время — устремились к событию, когда несколько вечеров назад он вот так же посмотрел из окна и увидел Лайзу, сидевшую в полосе лунного света, бледную и неподвижную, как мраморная статуя.
И он, наивный, помчался в сад в погоне за миражом, сотканным прихотливым светом луны! На что он надеялся? Уж ему ли не знать, как он будет реагировать на ее близость. Благоуханная красота сада застала врасплох его чувства, а ее близость довершила их победу. И воспоминание о том, как он держал ее в своих объятиях, о ее нежных губах до сих пор причиняло ему мучительную боль.
И, кажется, она отвечала на его чувство. Всего одно короткое мгновение Лайза прямо-таки таяла от счастья в его руках, такая нежная, женственно-мягкая, прежде чем оттолкнула его. В призрачно-серебристом мерцании лунного света, разлитого вокруг них, гнев блеснул в ее глазах, как острие бритвы.
Он пожал плечами. Чего еще он мог ждать? Он уже давно понял, что ее ярость и презрение не ослабели — они остались прежними, как и в те времена, когда она повернулась к нему спиной. И у него вовсе нет желания вновь стать жертвой ее чар.
В соседнем доме Лайза уже начала готовиться к званому вечеру в доме лорда и леди Вудкросс. Глядя хмуро на платье цвета морской волны, принесенное для нее, она невольно слышала разные звуки, говорившие о том, что все в доме заняты подготовкой всего необходимого для вечернего визита дам семейства Рашлейков. Сегодня лорд и леди Вудкросс устраивали свой ежегодный музыкальный вечер. Леди Вудкросс всегда принимала гостей с размахом и роскошью — давая сто очков вперед любой хозяйке салона в Мэйфэйре по части убранства дома, развлечений и угощения приглашенных. Сегодня ожидались самые сливки высшего общества. И поэтому так много времени и усилий было потрачено на то, что наденут дамы из Рашлейк-хауса на званый ужин. После бесконечных обсуждений и даже споров, поездок к модисткам семейство Рашлейков пришло к согласию.
Однако Лайза оставалась безучастной к всеобщей суете. Казалось, она утратила интерес к светским раутам, которые время от времени устраивались в лондонском Уэст-Энде, подобно взрывам хлопушек на детских праздниках. Но вот в ее горничной Прескотт не было ни тени равнодушия хозяйки.
— Если вы думаете, миледи, — сказала она, слегка фыркнув, — что я позволю вам сделать хоть шаг из этого дома в затрапезной юбке и с такой прической, будто вы продирались сквозь колючий кустарник, то вы очень ошибаетесь. В конце концов, я тоже дорожу своей репутацией.
Лайза вздохнула и сдалась. Бросив на кровать длинные шелковые перчатки, которые машинально вертела в руках, она села у туалетного столика и отдала свои волосы во власть неуемной Прескотт. С невеселыми мыслями смотрела Лайза на свое отражение.
Последние две недели прошли как в угаре. Когда она добежала до своего дома после встречи с Чадом в саду, она упала поперек кровати и целый час пролежала неподвижно, глядя в потолок сухими глазами. Какое же он животное! Она вся раскрылась ему навстречу, сняла всю свою защиту — и вместо того, чтобы прошептать слова нежности ей на ухо, он стал жаловаться на ее власть над ним.
Горе обратилось в гнев, когда она попыталась истолковать его слова. Что же, черт его побери, он имел в виду, говоря «Вы терзаете меня»? Это прозвучало так, будто бы речь идет о каком-то неприятном недуге. Совершенно очевидно, в ней было нечто, что вызывало в нем страсть — и она могла бы чувствовать себя даже польщенной, если бы не тот факт, что подобную эмоцию может без труда возбудить в мужчине любая опытная куртизанка. И когда дело коснулось ее, такие чувства его не обрадовали.
Она позволила Прескотт помочь ей надеть платье цвета морской волны и опять безвольно села, дав возможность горничной закончить ее прическу. Прескотт расчесывала волосы Лайзы, укладывая локоны так и эдак, подбирая и закалывая их шпильками, пока на голове у ее хозяйки не появилось некое чудесное сооружение из изящных локонов, грациозно сбегающих из прихотливого узла на затылке. Несколько очаровательных прядок обрамляли лицо, как золотистые лучики солнца. Застегнув на шее ожерелье из изумрудов и бриллиантов, Лайза встала из-за туалетного столика.
