— Чад! Я уж и не надеялся увидеть тебя здесь!

Чад поднял глаза.

— Джеми! — он улыбнулся молодому человеку, ждущему его на лестнице. — Извини, что опоздал. Фэйрберн здесь?

— Он в раздевалке. Говорит, что больше не может ждать, — все утро твердит, что сегодня он в ударе. Уверяет, что положил бы на обе лопатки всякого, кто сегодня придет в «Джексонз».

Рассмеявшись, Чад пошел вслед за своим другом Джеймсом, лордом Уайссенхэмом, в ту часть здания, которая считалась у болельщиков священной. Здесь они неплохо провели время, «обрабатывая» друг друга кулаками, как на ринге. Позже, слегка пошатываясь и отирая пот, друзья возвращались назад в раздевалку, возбужденно перебрасываясь шуточками. Чад задержался в дверях, кивнув джентльмену, который уже уходил.

— Селвин! Рад видеть тебя, старина, я и не заметил, что ты приехал.

К его изумлению, джентльмен не остановился — он прошел мимо Чада, словно тот ничего не сказал.

Чад обернулся к Джеми, шедшему рядом.

— Какого черта... — начал он. Но, к его удивлению, Джеми опустил глаза и ничего не ответил.

— Джеми? — спросил Чад с подступающим гневом.

Джеми обменялся взглядом со Стивеном Фэйрберном, подошедшим к ним. Стивен, по-видимому, тоже видел от ворот поворот, который получил Чад, потому что тоже смущенно отвел глаза.

— Может, кто-нибудь из вас объяснит мне, что происходит? — спокойно сказал Чад, но в голосе его чувствовалась стальная нотка.

Стивен Фэйрберн тяжело вздохнул и, бросив еще один взгляд на Джеми, положил свою руку на руку Чада.

— Не можем же мы обсуждать это здесь, старина?

Несколько минут спустя трое мужчин уже сидели за столом в маленькой пивной на Клиффорд-стрит, неподалеку от салуна «Джексонз».

— Отлично, мы ушли оттуда, — заявил Чад бескомпромиссно. — А теперь выкладывайте мне начистоту — почему человек, которого я знаю еще с Итона, неожиданно отказался меня узнавать.

Наступило минутное молчание, прежде чем Джеми выложил правду:

— Это началось опять, Чад.

— Слухи, — закончил Фэйрберн, когда Чад поднял брови.

— Господи! — воскликнул Чад. Внутри у него все напряглось, и он испытал странное покалывание в плечах, словно множество маленьких стилетов танцуют по низу его шеи. — Ты имеешь в виду?..

— Да, — ответил Джеми очень тихим голосом, с трудом выговаривая слова. — Те же потоки дерьма, как в... прошлый раз. Те же типы распространяют — и те же люди слушают. Выскочки, которых ты даже не знаешь.

— Вот именно, — вставил Фэйрберн. — Те, кто тебя знает, знают и то, что эти слухи — чистейшая галиматья.

— Такие, как Селвин? — спросил Чад с болезненной улыбкой.

— Ох уж этот Селвин! — сказал Джеми, пожимая плечами. — Он тебя просто недолюбливает — с тех самых пор, как ты поколотил его и Эштона-младшего тогда, в третьем классе. Разве ты мог забыть, какая это была парочка настырных, заносчивых болванов?

Улыбка Чада потеплела.

— Насколько я помню тот случай, мне уже приходилось туго, когда откуда-то выпрыгнули вы оба.

Он отпил большой глоток пива из кружки и посмотрел на них долгим, внимательным взглядом.

— Какой именно сорт дерьма на этот раз? Уверен, сейчас меня нельзя обвинить в охоте за приданым?

— Нет, — мрачно согласился Джеми. — Теперь они говорят, что ты — вор. Да, я знаю, — добавил он, увидев, что Чад открыл рот. — Шесть лет назад говорили, что ты украл подвеску королевы, но заявление твоего отца о ее продаже положило что-то вроде конца этой истории... по крайней мере для тех, кто поверил ему.

— А сейчас, — вмешался Фэйрберн, — распускают сплетни, что ты обокрал своего первого патрона в Индии.

— Сэра Уилфреда Бэскомба?

На этот раз и без того приподнятые брови Чада просто взмыли ввысь.

— Да — если так звали человека, который первым нанял тебя на работу в Калькутте.

Чад кивнул.

— Ну... они говорят, что сэр Уилфред — как его — Бэскомб был вынужден тебя выгнать, потому что ты украл у него много наличности и товаров, которые затем продавал. Он не наказал тебя, потому что у него не было доказательств, но он знал, что это сделал именно ты.

— Понимаю, — протянул Чад. — И, соответственно, все, чего я достиг за границей, — это исключительно благодаря воровству.

— Ты попал в точку, — на этот раз голос подал Джеми. — Чего только не приписывают тебе сплетники. Они даже не поскупились на такие тихие и милые занятия, как пиратство и работорговля.

— Господи! — вырвалось у Чада.

— Говорят, что ни один англичанин во всей Индии не подаст тебе руки.

Тут Чад чуть не лишился дара речи.

— Но это же полный абсурд! — сказал он наконец. — Как только могли пойти гулять такие мерзкие выдумки?

— Ты считаешь, старина, — начал довольно натянуто Фэйрберн, — что эти слухи начал распускать кто-то один — намеренно, чтобы тебя дискредитировать?

— Да, именно так, — глухо ответил Чад. Он покачал головой на их вопросительные восклицания. — Так, просто подозрение... Меня вдруг осенило. Одного только не могу понять, — продолжил он задумчиво, — зачем начинать распускать слухи, которые очень легко опровергнуть? Я имею в виду, что каждый, кто переписывается с другом или родственником из Индии, может вскоре обнаружить, что у меня там превосходная репутация, — я вынужден сказать так, как не должен был бы говорить.

— Да-а, — ответил Фэйрберн, — но на это уйдет время. Может, твой враг рассчитывает на молниеносное действие сплетен. В прошлый раз его — или ее — заботами ты потерял повышение в Министерстве финансов. Может, опять что-то в этом роде?

Чад, не мигая, смотрел на него.

— Да, — медленно проговорил он. — Целое наступление... Но на этот раз его цель — не лишить меня повышения, а нечто гораздо большее, как я полагаю. Теперь это...

Внезапно он встал.

— Джентльмены, я должен вас покинуть. Благодарю вас за вашу поддержку.

Какое-то мгновение он колебался.

— Когда я покидал Англию шесть лет назад, я думал, что мне чертовски не повезло на друзей. Однако я ошибался. И, конечно, одной благодарности просто недостаточно — но это все, что я могу вам предложить в данный момент.

— Ах ты плут! — смущенно пробормотал лорд Уайссенхэм.

— Но это ты уж слишком!.. — выпалил мистер Фэйрберн, краснея.

Усмехнувшись, Чад помахал рукой на прощание и поспешно покинул пивную.

ГЛАВА 8

Чад, погруженный в свои мысли, ехал в экипаже по оживленным в этот час улицам Сент-Джеймса и Мэйфэйра. Он был полностью поглощен потрясшим его открытием. Господи, как он мог быть таким тупым — таким непростительно слепым? Его мысли поплыли назад сквозь годы, к той минуте, когда он понял, что его жизнь была отравлена, сломана мерзкой, чудовищной ложью. Когда слухи впервые достигли его ушей, он был потрясен и просто не мог поверить. Позже к боли добавились гнев и чувство унижения. Даже когда его худшие опасения подтвердились и Лайза отвернулась от него, он проклял свою судьбу и не пытался бороться. Будучи сильным и умным, он все же был мало знаком с изобретательной человеческой подлостью и надеялся, что все разрешится само собой, хотя и понимал, какую власть могут иметь самые нелепые слухи. Вздорная ложь, щекотавшие нервы праздных бездельников грязные домыслы передавались из уст в уста, зловещий шепот опутывал его невидимыми нитями — пока, в один черный день, они не соткались в липкую паутину, прочную, как сеть. Он ведь видел, как точно так же попадались в нее и другие, как их жизнь была сломана одним-единственным омерзительным, безжалостным слухом, похожим на те, что изуродовали и его жизнь. Он всегда знал, что стал жертвой такой же подлости. Но никогда до сегодняшнего дня он не понимал механизма происходящего, обеспечивающего стопроцентный — успех такой бессовестной травле.

И Лайза тоже... Он закрыл глаза, и эта голая схема предстала перед его взором, как сложившиеся наконец воедино кусочки мозаики. Господи, каким же он был дураком! Конечно, он рассвирепел и был разочарован, что не получил повышения, но почему-то он верил, что для Лайзы это не будет иметь никакого значения. Для его Лайзы, чьи сапфировые глаза и безыскусная красота похитили его сердце, а ум и живость воображения и такая желанная для него любовь взяли в сладкий плен его душу.