— Проваливай отсюда, черный змееныш! — И Шейбани подождал, пока Саид убежал, затем спросил шепотом:

— А кто там за занавеской?

— Там находится Юлдуз-Хатун, — сказал спокойно Бату-хан. — Она моя тень и может знать все мои думы. Откликнись, маленькая госпожа этого дворца! Я хочу, чтобы ты лучше слышала нашу беседу.

Нежный голос ответил:

— Я повинуюсь, мой властелин!

Отодвинулась черная шелковая занавеска, расшитая большими золотыми драконами. В глубине небольшой комнаты с низкими диванами вокруг стен сидели две женщины. Их знали все близкие Бату-хана. Это была его маленькая любимая жена Юлдуз-Хатун и преданная ей рабыня, раньше знатная китаянка И Ла-хэ. В раскрытые двери, выходившие на балкон, виднелись низко плывущие облака и багровый закат потухшего солнца.

Шейбани-хан заговорил медленно, растягивая слова:

— Мне думается… что мы начинаем… поход… не вовремя… и даже с большой неудачей…

Все, вздрогнув, замерли, удивленно смотря на хана Шейбани. Слова его показались дерзкими.

— Какой неудачей? — холодно спросил Бату-хан. Но лицо его оставалось непроницаемым.

— Конечно, неудачей! Наше войско сразу уменьшилось на четверть, а может быть, и на две.

— Почему? — так же невозмутимо протянул Бату-хан.

Шейбани, торопясь и волнуясь, стал объяснять:

— Мы давно ждем посольства от кипчакских беков. Но напрасно. Все кипчакские отряды были нами беспощадно разгромлены, и хотя они рассыпались по степи, но упрямо продолжали воевать с нами. Кипчаки храбрые и выносливые противники. К ним не раз подсылались наши послы. Они соблазняли кипчаков, предлагая присоединиться к победоносному монгольскому войску. Если бы они на это согласились, то могли бы принять участие в разгроме «вечерних стран» и набить свои седельные сумы несметными богатствами. Но у кипчаков вместо голов на плечах пустые тыквы с длинными усами и пучком волос на затылке. Отчего они бегут и куда? Кипчаков не менее шестидесяти тысяч кибиток. Они могли бы свободно выставить союзное нам войско и шесть туменов лихих всадников. Но кипчаки бессмысленно убивают наших послов. И теперь, как только наши лазутчики прибывают к ним в кочевья и передают дружеские письма от нашего мудрого советника Субудай-багатура, кипчаки, точно в ужасе, поспешно складывают шатры, вьючат их на верблюдов и уходят на запад солнца.

Все молчали, посматривая на Бату-хана. Тот равнодушно отчеканил:

— В чем же вторая неудача для нас?

— Вторая неудача, — продолжал Шейбани, — это упрямые, упорные урусы. Они тоже могли бы выставить войско не менее ста тысяч пеших и конных воинов. Разве устояли бы «вечерние страны» против такого вторжения грозных воинов востока?

— Для чего еще вспоминать об урусах и жалеть, что их нет! — возразил хан Менгу. — Мы достаточно их узнали. Эти бородатые силачи любят свои медвежьи берлоги и не хотят вылезать из них. Они хорошо дерутся только тогда, когда защищают свою родную землю, и не любят вторгаться в чужие. Нечего надеяться на их помощь! Медведям не угнаться за нашей стремительной конницей, все равно они от нас отстали бы по дороге.

— Никто их помощи и не просит, — сказал хан Пайдар. — Кипчаков нет с нами. Подумаешь, какая беда! Фью! — свистнул он. — Они теперь уже далеко и будут бежать без оглядки все дальше, пока не перекинутся через Карпатские хребты. Как союзники кипчаки для нас потеряны, а как враги? Что за противники, которые убегают!

— Но ни забывать, ни прощать кипчаков нельзя! — прохрипел ржавым голосом Субудай-багатур. — Мы их должны ненавидеть как изменников, как подлых шакалов. Если они воюют против нас и вредят нам как предатели, то нет и не будет им пощады! Если и мадьяры тоже станут воевать против нас, то и их мы накажем строже, чем обыкновенных противников. Наш проницательный владыка уже много раз посылал через верных людей письма к мадьярскому королю Беле, напоминая, что он должен встретить нас гостеприимно, как единокровных братьев, и соединиться с нами для дальнейшего похода на «вечерние страны», скрепив союз булатной цепью дружбы.

— А если Бела притворно согласится, а потом изменит нам? — тихо спросил Шейбани.

Участники «тайного совета девяти» впервые увидели всегда невозмутимого Бату-хана, вдруг охваченного яростным гневом. Он внезапно упал вперед на руки, оттолкнув ногой замшевое сиденье, и, несколько мгновений стоя на четвереньках, с оскаленными зубами и сверкающими глазами, был похож на огрызающегося от собак разъяренного волка:

— Вздор! Болтовня! Пустые страхи! Недостойно сказал Шейбани-хан.

Бату-хан вскочил на ноги и в бешенстве продолжал:

— Жалок, ничтожен тот полководец, который, отправляясь в поход, озирается по сторонам, подыскивая союзников… А я думаю, что все то, что для Шейбани кажется несчастьем, на самом деле наша большая удача. Скрытый враг опаснее явного. Какая польза от таких союзников, которые колеблются и которых нам же еще пришлось бы спасать! В гнилое болото их, к злым духам — мангусам! Если наше войско стало меньше, как говорит Шейбани-хан, а врагов стало больше, — то вот как я думаю, и со мной так же думает Субудай-багатур, мой мудрый учитель. Ведь он же меня наставлял в правилах войны, когда мы вторгались в великое царство Цзин[105]. «Если нас мало, — говорил он, — то мы должны нападать, как дикие звери, бешеной стаей. Там, где другое войско идет десять дней, мы должны пронестись ураганом в два дня. Тиходумы, тяжкостопы мне не нужны. С ними победы не добиться!» Верно я сказал? Так ли ты учил?

— Верно, все верно! — прохрипел Субудай-багатур.

— И мы выступаем немедленно! — горячо продолжал Бату-хан. — Бросаемся на «вечерние страны»! Мы сметем с лица земли всех, кого встретим на пути. Правое крыло нашего непобедимого войска разгромит город урусов Чернигов, затем Переяславль[106] и двинется на поляков и далее на угров[107], или мадьяр. А левое крыло переправится через Днепр и обрушится на Кыюв, сдерет золотые крыши с домов их Бога и обратит в золу и пепел эту древнюю столицу урусов. Это будет последний смертельный удар копьем в спину поверженного навсегда в прах когда-то сильного народа…

— Ай, хорошо! Ай, как хорошо! — воскликнули ханы.

— Останавливаться в Кыюве я не буду! — продолжал, задыхаясь, Бату. — Впереди много новой добычи… Очень много! Надо сперва пронестись через страну польского короля, разметать его войско, чтобы оно не затаилось в крепостях и лесах и не поджидало удобного случая напасть на нас сзади. Все войска поляков и их союзников германов, хвастунов с белыми крестами на спине, и других их союзников мы растопчем нашими чудесными конями и смешаем их с пылью дорог… И тогда я займусь сладостной местью! Я нападу на предателей кипчаков и мадьяр и раздеру их в клочки, как барс, вскочивший на спину ревущего от ужаса быка. Там, на равнинах плодоносной угорской степи, я дам передышку нашим смелым воинам и нашим дивным неутомимым коням…

Все замерли, с удивлением глядя на обычно молчаливого Бату-хана. Поднявшись, он стоял, сжав кулаки, бурно дыша, ноздри его раздувались, губы вздрагивали. Он продолжал с злобной усмешкой:

— Я клянусь, что поймаю мадьярского короля Белу и сам перекушу ему горло и напьюсь его крови… Тогда я буду, наконец, свободен и померяюсь силами с другими войсками «вечерних стран». Тогда Шейбани-хан увидит, кто сильнее: быстрая, как ветер, непобедимая монгольская конница или прославленная медлительная конница, спрятанная под железными латами и прикрывшаяся тяжелыми щитами…

— Ты удалец! Ты настоящий багатур, мой младший брат! — прозвучал низкий голос. В дверях стоял грузный хан Орду. — Я узнаю в твоих речах могучий голос нашего деда, Священного Правителя, Потрясателя Вселенной!

При этих словах все монголы подняли руки кверху и несколько раз наклонились, произнося тихо заклинания.

Орду подошел к Бату-хану, обнял его и слизал языком с его щек капли пота. Он сам подобрал и сложил в стопку рассыпавшиеся верблюжьи кожи и усадил на них побледневшего, нахмуренного Бату-хана. Тот указал Орду на место рядом с собой и спросил: