Среди множества проявлений трусости, предательства, желания подарками, покорностью избежать монгольского меча я искал смельчаков — «богатырей духа», которые не боялись монголов, а храбро бросались в бой с ними. Чингиз-хан ненавидел этих смельчаков и, жестоко расправляясь, подвергал мучительным казням.
Таким был защитник Отрара Инальчик-Каир-хан, который полгода держался против осаждающих; обезоруженный, он под конец отбивался одними кирпичами и был схвачен врагами. Чингиз-хан натешился над таким упорным противником, приказал влить в глаза и уши Инальчик-хана расплавленное серебро…
Защитник Ходжента Тимур-Мелик мужественно бился с монголами, а после падения города он участвовал в героической защите Ургенча, и далее, вплоть до своей трагической смерти, тоже в мучениях, боролся с жестокими захватчиками.
О борьбе жителей Ургенча с осаждающими монголами нельзя говорить без чувства глубочайшего уважения к его защитникам. К сожалению, мы не знаем их имен, но пример жителей огромного города, бесстрашно сражавшихся с завоевателями, — образец для нынешних поколений среднеазиатских народов, напоминает, какие у них были героические предки…
Один из самых светозарных героев народов Средней Азии — Джелаль эд-Дин, получивший торжественное звание «последнего Хорезм-шаха», тогда, когда Великого Хорезма уже не существовало, а были только истерзанные, ограбленные монголами провинции с разбежавшимся населением… он зажег в горах сигнальные огни, призвав добровольцев к борьбе, и возле него стала возникать армия. В битве при Перване хорезмийцы Джелаль эд-Дина разгромили войско монгольского хана Шики-Хуту-Хо… Джелаль эд-Дин призывал местных феодальных правителей объединиться, чтобы общими силами изгнать завоевателей. Но, занятые пограничными ссорами, ханы не хотели поставить перед собой единую великую задачу освобождения Родины и были поодиночке покорены монголами… По преданиям, Джелаль эд-Дин долго скитался, призывая к борьбе, пока не был предательски заколот во сне вероломным убийцей…»
Не только провидческий сон в иранской пустыне, а и другие раздумья привели В. Яна к теме трилогии. По его убеждению, «ордынское иго» имело неизмеримо огромные последствия для всех народов, населяющих пределы нашей страны, в особенности оно сказалось на всей последующей истории русского народа и его государства: централизация государственной власти, исполнительность вместо своеволия, дисциплина воинского строя, многие азиатские обычаи, словообразования и прочие проявления «ордынского» влияния, привнесенные в жизнь, быт и речь русского народа, во многом изменили общественные отношения на Руси.
Тернист оказался путь к опубликованию «Чингиз-хана».
В разгар работы над повестью писателю, часто видевшему во сне героев своих творений, вновь приснился Чингиз-хан, и он записал в дневнике (1.III.35):
«Я был вчера в объятьях Чингиз-хана,
Он мне хотел сломать спинной хребет!
Но человек — игра и радостей и бед,
И светится еще звезда Софера-Яна!..»
Летом того же года писатель заканчивает первый вариант повести: «…постепенно образы, толпившиеся лихорадочно в голове, ложились ровными строчками на бумаге. Люди, затерянные в тумане столетий, — забитый крестьянин Курбан, дервиш Хаджи-Рахим, смелый Джелаль эд-Дин, — все начнут жить в памяти читателя… Мой «Чингиз-хан» заканчивается так: «Все живущее, даже самые могущественные владыки, погибает, повесть остается»… Останется ли жить моя повесть?..» (12.VI.35).
Долгие годы редакции не решались признать новаторства повести, увидеть ее достоинства, о каких заговорили позже. Книга настораживала своей темой — рисующей мрачный период отечественной истории, удивляла необычной формой построения, стилем и языком, столь не похожими на «обычные» книги. Однако писатель продолжал идти к цели с еще большим упорством.
Годы, когда создавался «Чингиз-хан», затем «Батый», для нашей страны были наполнены величайшими общественными потрясениями, связанными с коренной ломкой народной жизни — индустриализацией и коллективизацией — и одновременно с ожесточением человеческих отношений, выискиванием «вредителей» и «врагов народа», натравливанием одних на других, массовыми репрессиями и политическими процессами.
В эти же годы все явственнее чувствовалось, как человечество сползает к пропасти мирового конфликта. Фашизм и милитаризм наступали в Европе, Африке, Азии. Вспыхнула и захлебнулась в крови «испанская война»; Япония вторглась в Китай, затем в боях у озера Хасан провоцировала СССР и МНР; Германия, разорвавши Версальский договор, поглощала сопредельные ей государства. «…Каждый день потрясающие известия из-за границы. Этот маниак и нахал Гитлер допускает невероятные наглости. Грозит новая война. Вся Германия подчиняется его бредням. А Саади сказал: «В то время, когда нужна суровость, — мягкость неуместна. Мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания…» (28.IX.38). «…Телеграммы теперь удручающие: великие державы постановили, вопреки желанию Чехословакии, разрезать ее и отдать Германии!.. Разве Гитлер этим удовлетворится?» — записал В. Ян.
В середине 1937 года появился просвет на затянутом тучами творческом небосклоне В. Яна: в редакции «Жургазобъединения» (впоследствии «Гослитиздат». — М. Я.) в серии «Исторические романы» заинтересовались «Чингиз-ханом». В дневнике писателя запись:
«…позвонил в «Серию», вызвал Курскую (редактор. — М. Я.). «Какой общий вывод? Положительный или отрицательный?(…)». «Конечно, положительный. Чем больше я вчитываюсь в повесть, тем больше она мне нравится…» (14.IX.37). «Длинная беседа с Курской… Рукопись принимается… Но она предлагает ее разбить на две и прибавить «Батыя», чтобы вышла трилогия…» (16.IX.37). «Работал над планом трех отдельных повестей, связанных единством исторического сюжета — нашествием монголов на Запад: I. «Последние дни Великого Хорезма». II. «Чингиз-хан». III. «Батый»…» (17.IX.37).
«Разговор с Курской по телефону: «Рукопись послана рецензенту в Ленинград…» (11.Х.37). «Курская сказала, что получена благоприятная рецензия ученого из Исторического музея — «ценный труд, отвечающий современным требованиям исторической науки, желательно напечатать. С. В. Киселев»» (профессор, позже член-корр. АН СССР. — М. Я.) (22.XI.37).
«…Был у И. И. Минца…одного из редакторов Серии «Исторические романы». От его последнего слова зависела судьба рукописи — будет она напечатана или нет?.. Минц: «В общем рукопись мне понравилась и поэтому я ее прочел быстро, в два дня. Потому и прочел быстро, что понравилась. Книга необходимая. Она заполняет большой исторический пробел. Сразу видишь перед глазами всю эпоху. Книгу следует напечатать…» (10.VI.38)[141]
«Все боюсь поверить, что книга будет напечатана. Ведь это сохранится бессмертная сторона моего «Я», моего ума, моей личности. Все истлеет, забудется, исчезнет, а книга будет жить, и сохранятся образы Чингиз-хана, Субудая, Хаджи-Рахима и других героев… Я рукописью еще недоволен и мог бы ее перерабатывать несколько месяцев, но я решил категорически передать ее и пусть она идет в мир корявой, как идут корявые люди и ничего! Успевают, побеждают и даже бывают любимы!..» (22.VIII.38).
«…В «Молодой гвардии» мне предложили высокие условия гонорара за «Чингиз-хана» и напечатать его в срочном порядке (помимо «Серии») в «Жизни Замечательных Людей» отдельной книгой…» (27.IX.38). «…Поздно вечером мне звонили из «Молодой гвардии», что профессор С. В. Бахрушин прислал очень хороший отзыв о «Чингиз-хане» (С. В. Бахрушин, позже член-корр. АН СССР. — М. Я.), «Прекрасный восточный язык, а не «выкрутасы», правильно показан Чингиз-хан, и пр.» (7.Х.38). «… «Чингиз-хан» должен выйти в двух вариантах, в двух издательствах… Мне жутко!..»
