Тори спешил. Изо всех сил он продолжал подниматься вверх, с трудом переставляя негнущиеся ноги. Несколько раз он попадал к завалам или тупикам, а потом едва не угодил в ловушку. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, сердце грозило разорвать грудную клетку.
«Слишком уж я стар для такого», — повторял он про себя, не останавливаясь ни на миг.
Он снял с себя все, что мешало, сбросил в укромном месте даже кирку и провиант, оставив при себе лишь несколько кусочков черствого хлеба. Потом пришлось бросить и секиру. Тори с любовью погладил холодный металл. Он еще вернется, чтобы забрать оружие, а пока важнее выбраться отсюда.
— Мы еще повоюем, да? — раздался в темноте скрипучий голосок. Тори бросился к товарищу, но Синьфольд только хрипел. Подхватив маленького гнома па руки, Тори продолжил свой путь. Ему казалось, что он летит сквозь мрак переходов, хотя на самом деле они передвигались очень медленно. Теперь член совета старейшин пожалел, что в свое время отказался от карты. Сейчас, поднимаясь наверх, Тори иногда терял направление, ведущее к Воротам. Но Синьфольд продолжал дышать, и Тори упорно двигался — вверх и на север, вот уже много часов. Тысячи шагов, и каждый шаг надо сделать.
Но любые мышцы, даже закаленные четырьмя сотнями лет тяжелого труда, должны отдыхать. Время от времени Тори опускал друга на камни и сам ложился рядом. Совсем ненадолго, на пару ударов сердца. Затем вскакивал, не замечая боли в суставах, и, вскинув ставшее неожиданно тяжелым тело на плечо, продолжал идти. Пока дорогу не преградила черная фигура.
Из— под складок плаща на гномов с ненавистью смотрели два пылающих багровым огнем глаза. Железная корона венчала голову, не касаясь ткани капюшона.
— Отойди, — хрипло приказал Тори.
Черный призрак не пошевелился. До этого он не решался напасть, помня, как пострадал при первой же встрече с двумя старыми гномами Подгорный Ужас. Мертвенный огонь плохо действует на тех, кто уже считает себя мертвецом. Но теперь, когда один из них без сознания, а второй бросил все, кроме нательной рубашки, штанов и сапог, можно и поквитаться. Напрасно он так решил. Во внутреннем кармане сапога Тори всегда носил маленький засапож-ный нож — семейную реликвию. Этот нож, сработанный, по преданию, Тэльхаром, подарили Белегу — Могучему Луку, чтобы тот острейшим лезвием правил стрелы. Взглянув на сверкающую сталь, а потом в глаза гнома, слуга Саурона усомнился в легкой победе. Клинок, сотканный из черного тумана, поднялся и ударил идущего напролом Тори, грозясь рассечь упрямого на две половины. Но тот даже не дрогнул, когда холодная волна вошла в его плечо и продолжила путь к сердцу. С яростным рыком, от которого заложило уши, гном бросился на врага.
Запутавшись в складках взметнувшегося навстречу черного плаща, он размахивал ножом, пока не понял, что противник бежал. Тяжело дыша, старик долго стоял посреди темного коридора, сжимая в руках гнилую ткань. Потом развернулся и, не обращая внимания на рану, подошел к лежащему в неестественной позе Синьфольду. Сердце больше не билось. Голубая магия смерти нашла свою жертву. Маленький гном умер.
Тяжело переставляя ноги, Тори в одиночестве продолжал свой путь. Стуит остановиться — и его никогда не найдут во мраке Мории. А ему надо успеть так много сделать. Рассказать про Ужас, про убийцу в черном плаще, про ловушки на нижних горизонтах и затопленные мифриловые шахты, про мастерскую знаменитого мастера. Найти свою секиру. И самое главное — высечь надгробный камень для Синьфольда. Ведь кто-то должен заботиться о мертвых.
Говорят, что гномы становятся камнем, уходя туда, откуда пришли. Конечно же, это неправда. Любой гном вышел из утробы матери, отлежав там положенный срок после зачатия. К сорока годам молодежь первый раз пускают к молоту, освобождая ручки мехов для следующего поколения. Только к семидесяти гном имеет право брать слово в присутствии старших, а после ста может спокойно уйти из клана или рода, жить в собственном доме. Двести пятьдесят лет для гнома — самый расцвет, а многие могут дожить и до пятисот, и даже до тысячи. Только мало кто доживает, потому как существование «на износ» не только тяжело, но и опасно. И немногие стремятся дотянуть до такого возраста. Если эльф жив силой духа, а годы человека отсчитаны судьбой, то Ауле дал своим детям крепкое, выносливое тело и бессмертную душу, что после смерти возвращается в отдельные чертоги Мандоса. Но любое тело, соткано ли оно из плоти или камня, смертно. Старость подбирается к гномам неспешно и незаметно, но последствия ее ужасны. Кожа, иссушенная и сморщенная, подобна древесной коре. Железные мускулы превращаются в высохшие жилы, а суставы каменеют и перестают сгибаться, причиняя при каждом движении невыносимую боль. Поэтому среди гномов так мало стариков. Многие предпочитают смерть в шахте бесконечному неподвижному существованию. Часто семьи на-угримов имеют склепы, в которых не похоронено ни одного гнома. Большинство предпочитает смерть в дальнем выработанном штреке. На память об ушедших остаются лишь надгробные камни, высеченные из цельного куска скалы.
Тори нашел старый грот, вырубленный в мягкой породе, как раз для «погребения героев», как гласила высеченная надпись. Он легко обрушил свод, скрыв от глаз живущих тело Синьфольда. Теперь осталось сделать надпись на надгробном камне, иначе память о храбреце может уйти, не найдя своего певца.
Долго не отдыхал старый гном. За все это время пищей ему послужили лишь несколько кусочков крама, что завалялись в карманах. У него остался светящийся камень, снятый со шлема, но света было слишком мало, чтобы разогнать окружающую тьму. Мысли путались в голове, но тело сотрясал не жар, а лютый холод, замораживая само сердце. Рана на плече пульсировала холодными волнами. Даже подойдя вплотную к стене и приложив к ней светящийся камень, Тори не мог разобрать путеводных надписей. Зрение и слух отказывались служить ему. Он словно медленно плыл в серой холодной воде. Через некоторое время почудилось, что начал видеть сквозь стены. Тори долго тер глаза и тряс головой — потом понял, что это не бред. И на краю вселенной, что сейчас простиралась перед ним, за милю до края серого тумана, ему почудились слабые огоньки. Это, несомненно, были его сородичи, он даже улавливал голоса, размытые и глухие, будто из-под воды. Он пошел вперед, негодуя на свои ноги, едва сгибающиеся в коленях. Тори кричал и не слышал своего голоса. На самом деле из его уст сейчас вырывался не крик, а сипящий шепот, тихий и едва различимый. Холод сковал члены. Руки, давно и навечно согнутые в локтях, не смогли поддержать, опереться о стены. Он упал, почувствовал далекую боль и все равно пополз вперед. Мозг его, несмотря ни на что, работал подобно хорошо смазанной машине. Если перестать двигаться — конец.
Надо еще раз напрячь мускулы, потом еще, переместить вес с одной стороны тела на другую, попробовать подключить другие мышцы, которые отдыхали, пока он работал молотом. Каким молотом? Разве он сейчас в кузне? В кузне не бывает так холодно. Там жар, а он из удали сделал себе стальную перчатку и удивлял молодежь, запуская руку в горн. Раскаленный горн. И не все ли равно, холод или жар? Сто лет, и еще сто лет, и еще почти столько же он работал молотобойцем, поднимал и опускал молот, чувствовал усталость, но все равно поднимал и опускал. Так и сейчас. Просто перебороть усталость. Смять в комок этот холод. Всегда получалось, только не холод, а жар. Сознание мутится, словно проваливаешься куда-то. Можно перестать сопротивляться и ухнуть в эту бесконечную холодную яму. Но движение дает тепло. Двигайся, двигайся, сожми зубы, открой глаза и двигайся дальше. Но как двигаться, если тело уже не слушается? Тогда подтягивайся, уперевшись головой в землю. Постороннему предстала бы странная картина. Гном — весь грязный, окровавленный, в разорванной одежде, с закрытыми глазами — извивался на холодном полу каменного коридора. Сначала показалось бы, что это агония, но переждав минут пять, наблюдатель увидел бы: тело продолжает двигаться. Судорожные и скованные движения подталкивали гнома, позволяя продвигаться вперед поистине со скоростью улитки. И все же он не останавливался.
