Так перед Растокиным возник черный силуэт крупной, сутуловатой фигуры с непокрытой головой, в расстегнутом кителе. Петя отступил на полшага, подтянул подвернувшийся обломок толстой рыхловатой доски, и, сдерживая силу удара, тюкнул им по голове стоявшего к нему спиной офицера…

То, что это был офицер, Петя чувствовал всем своим существом. Это была именно та «казистая» фигура, какую он стремился заполучить: и запах духов, и тон речи, и походка… Фашист упал сразу, будто только и ждал, чтобы его стукнули. С хозяйской расторопностью Петя забрал у него револьвер вместе с ремнем, заткнул ему в рот заранее заготовленную тряпку, скрутил веревкой руки, завернул его в шинель другого часового и, взвалив, точно мешок, на спину, пригнувшись, пошел прочь от блиндажа.

— Кого ты приволок? — спросил Логунов, осмотрев принесенного «языка». — И что ты с ним сделал?

— Кого приволок, вам виднее. Но ничего с ним не делал, только стукнул легонько по башке.

— Чем?

— Что подвернулось. Так себе дощечка трухлявая, — торопливо сказал Петя Растокин и тоже посмотрел на добытого им фашиста.

Тот лежал, закрыв глаза, в раскинутой позе и всхрапывал, большой, распоясанный, с обрюзглым лицом.

— Может, пьяный, — неуверенно предположил боец. — Да нет, не похоже: вышел на волю твердо.

— То-то и оно, что не похоже. — Логунов еще раз осмотрел «языка» и обнаружил в его волосах над широким лбом щепку. Он хотел снять ее, но она держалась прочно, а гитлеровец сразу задергался всем телом.

— Ну-ка, Ваня, посвети! — приказал Логунов Коробову.

Коробов взял коптилку, поднес ее вплотную, и оказалось, что щепка была прибита гвоздем.

— Вот еще оказия! — Логунов сердито оглянулся на Растокина. — Как ты ему в голову гвоздь забил?

У Пети растерянно отвалилась толстая губа, но тут же его осенило: доска! Ведь дело-то происходило в развалинах…

— Ничего удивительного, — сказал он, сразу, однако, вообразив, как все будут показывать на него пальцами: «Это тот, который „языку“ в голову гвоздь вбил…» — Вовсе ничего удивительного, — решительно повторил Петя. — Стукнул впотьмах трухлявой доской, а в ней гвоздь оказался. Да что я, нарочно? Десять потов сошло, пока его дотащил сюда.

— Еще бы! — Логунов тоже подумал, что будет докладывать о доставленном «языке» комдиву и в штабе скажут: «Ну, постарались! Ничего себе, отличились!» — Фельдшера сюда! Живо! И переводчика! — С помощью Коробова Логунов стал обыскивать карманы фашиста. — Смотрите, он, оказывается, набожный. У него молитвенник с собой.

— Профессор, доктор медицинских наук, ныне военный хирург Георг Клюге, — сказал переводчик, просмотрев документы, какие оказались у гитлеровца. — Прибыл с дивизией СС «Мертвая голова».

В блиндаже грянул хохот:

— Прибыл — голова с гвоздем!

— Ай, Петька, отколол штуку!

— Ведь это умудриться надо!

— Ну, чего вы напустились? — сказал Оляпкин, тоже насмеявшийся вдоволь, но отлично понимавший переживания своего дружка, оскорбленного в самых лучших чувствах. — Достаньте-ка такого зверя. Попробуйте! Вгорячах-то мало ли что бывает!

— Правильно! — поддержал Оляпкина Логунов. — Матерого врага доставил Растокин. Только как бы нам его в чувство привести…

— Тут без хирурга не обойдешься. Вынуть гвоздь недолго, но фашист сразу может умереть, — заявил прибежавший Хижняк, осмотрев гитлеровца. — Давайте его в Долгий овраг к Аржанову.

— Придется тебе, Петя, еще потрудиться, — сказал Растокину Логунов, переговорив со штабом дивизии. — Но смотри, чтобы по дороге не добило профессора осколком.

С Пети действительно сошло десять потов, пока он доставил Георга Клюге до позиции своего батальона. Удалившись от места похищения, он отдохнул на дне воронки, угрожая увесистым кулаком, развязал руки скисшему, совершенно безответному пленнику, натянул на него шинельку, завязал ему лицо, особенно рот поверх кляпа, марлевым бинтом и поволок на лямках, как раненого. Он двигался не прямо к Волге, а зигзагами, постепенно приближаясь к ней, и никто не остановил их: повсюду тащили раненых кто как мог.

Только у самой передовой снова пришлось ползти скрытно. Но до того все было забито гитлеровцами, что наскочил-таки на них офицер связи и, не разглядев почерневшей повязки на голове Клюге, пнул его, пихнул и притаившегося Растокина, сказав в сердцах: «Нашли место и время пьянствовать, грязные свиньи!»

В довершение всего их чуть не подстрелили свои же бойцы.

«Ладно, я его пригвоздил, а то нипочем бы не выбрался с ним оттуда!» — думал Петя, помогая тащить профессора на носилках по береговой траншее.

Очень важного «языка» добыл Петя Растокин, да толку-то от него! Наверно, и в госпитале будут смеяться и подшучивать над неловким разведчиком. И такая досада взяла Растокина, что ему захотелось повернуть обратно, прийти к командиру батальона и сказать: «Умер по дороге доктор медицинских наук Клюге». Но это уже нарушение дисциплины и приказа. Может быть, Аржанов вытащит проклятый гвоздь, и профессор, очнувшись, ответит на все вопросы.

— Фашист? Мне оперировать фашиста! — с сердитым удивлением спросил Иван Иванович. — С какой радости стану я тратить на него время?

— Все-таки придется. Кроме вас, эту операцию никто не сделает, — сдержанно ответил Решетов.

— Почему?

— У него гвоздь в голове.

— То есть?..

— Самый натуральный гвоздь. Разведчик ударил гитлеровца доской, чтобы оглушить, а в доске был гвоздь.

В глазах Ивана Ивановича вспыхнули искорки смеха.

— Причем же тут я?

— Вы нейрохирург…

— Для них я не нейрохирург! — перебил Иван Иванович. — Что обо мне бойцы скажут, если я начну врагов на ноги ставить?

— Выходит, по-вашему, разведчик, который его выкрал, не боец? Человек жизнью рисковал. Это «язык», добытый для штаба дивизии. Потому и нужно как можно скорее привести его в порядок.

Иван Иванович развел руками.

— Вы бы так и начинали.

— Здравия желаю, товарищ Громова, — сказал в это время Петя, подкараулив Варвару в тамбуре операционной.

— Здравствуйте, — сухо ответила она.

— Немца приволок, — тихонько сообщил Петя. — Доктора медицинских наук.

— Зачем он нам? Мы его и близко не допустим к своим раненым.

— Да он сам… — Петя замялся. — Он сам в некотором роде раненый. — И, предупреждая возможные кривотолки, Петя поспешил сообщить, как он ходил за «языком», как подвернулись сразу два офицера и ему пришлось оглушить одного из них доской.

Разговор был прерван появлением Решетова.

— Варенька! Нужно помочь при операции. Сейчас Иван Иванович будет оперировать гитлеровца. Очень важный для штаба дивизии, — сразу пояснил Решетов, предвидя и здесь сопротивление.

Но то, что подействовало на хирурга Аржанова, не дошло до Вари. Она вспыхнула, негодующе взглянула на Растокина.

— Подложили вы нам свинью! Не хочу я работать для вашего фашиста.

— Вот тебе раз! — Петя тоже неожиданно рассердился. — Выходит, вы тут чистюлечки, а мы всю дрянь должны на своих плечах таскать! Нужен он мне был, что ли? Дышать я без него не мог, что ли? Жизнь на кон ставил, а теперь, выходит, я же в дураках. Мой фашист?! Здорово живешь!

Даже слезы навернулись на глаза бойца от возмущения и обиды: вот так отличился!

— Простите, Петя! — сказала девушка, пристыженная его словами, и в порыве раскаяния сжала своими ручками его огромную ладонь. — Вы просто герой! Конечно, мы все сделаем. — И она торопливо ускользнула за занавеску.

Петя поднял свою руку, которую так ласково пожала Варвара, посмотрел на нее, и улыбка широко разлилась по его лицу. Если бы сейчас его вызвали в штаб и снова послали хоть за самим Паулюсом — командующим немецкой армией в Сталинграде, он пошел бы…

Плотный, с толстыми плечами, землистым лицом и шишковатой свежевыбритой головой лежал на столе Георг Клюге.

«Из отборной гитлеровской дивизии СС. Вот уж, наверно, людоед настоящий!» Варя работала добросовестно и внимательно, но в лице ее так и сквозило отвращение.