Кое-где вдоль бывших тротуаров среди груд щебня виднелись жалкие остатки деревьев. Листья незнакомых сибиряку Коробову акаций, шелковицы и татарского клена были скручены и высушены дыханием пожара. Взглянув на них, Коробов вспомнил могучую тайгу, величественные скалы по берегам Енисея и золотые прииски, где он работал горным техником… Не раз еще мальчишкой приходилось ему плыть по енисейским притокам, через пенистые, ревущие пороги. Тоже опасно, но как весело было преодолевать ту опасность! Позднее с тем же чувством охотился он на медведя. А работа в тайге? Ведь приходилось осваивать дикие места, пробивать пути по бездорожью! Мороз. Кипящие наледи на горных реках. Вьюги какие! И все преодолевалось: богатые шахты и рудники, а возле них многолюдные поселки вырастали в самых глухих местах на радость людям. А теперь для молодого сибиряка важнее любой новостройки пустая каменная коробка с пробитыми потолками, сохранившаяся рядом с угловым домом на правом фланге обороны. Надо удержаться в нем во что бы то ни стало. В угловом доме по соседству сидят фашисты. Из-за каждого закоулка жди пулю в лоб и сам ползи, стереги, высматривай… Но не веселит такая охота!

Давно ли шли бои за Доном?

«Где-то сейчас дорогой Платон Артемович?! Тяжко было там, а сейчас вроде еще тяжелее!»

Иван Коробов сдвигает на затылок каску, вытирает рукавом гимнастерки потный лоб и смотрит вверх. Как раз над ним, пристроив пулемет на лестничной площадке, повиснувшей в воздухе, примостился пулеметный расчет; снизу видны торчавший углом локоть и носки четырех раскинутых ног. Но вдруг, точно соскользнув, свешивается с площадки рука, и по тому, как повернулись сразу носки всех солдатских ботинок, как поволоклась обратно рука, можно представить, что происходит там: забыв о пулемете, второй номер старается оказать помощь напарнику.

Санинструктора во взводе нет.

— Эх, Наташа! — Коробов вздыхает и сам проворно лезет наверх.

— Ну, с повышением тебя: еще один пулемет тебе вручаю, — уверенно говорит он пулеметчику Оляпкину, маленькому круглолицему солдатику, принимая от него в свои объятия раненого. — Видишь? — Иван показывает на второй расчет на потолочном перекрытии по соседству, где действовал одноглазый пулеметчик Котенко-Слоненко. — Ребят этих придется снять оттуда. — Заметив не то удивление, не то испуг на лице Оляпкина, Коробов продолжает с грубоватой, напористой убежденностью: — Ты не думай, что останешься один. Два пулемета у тебя — раз. Десяток гранат — твои бойцы — два. Бутылочек с горючкой подбросим — три. Вот и выходит, что ты в едином лице — целый взвод! — Коробов говорил, накладывая повязку, и в то же время прикидывал, откуда влетел осколок и как прикрыть пулеметчика от новых попаданий. — Режь очередь-другую и перекидывайся на ту точку. Потом обратно. Пусть враг думает, что нас тут много. Да со смекалкой действуй, как обстановка подскажет. Помни: теперь ты тут полный хозяин, ну и обороняй свой участок всеми мерами.

Последние слова Коробов договаривает, уже спускаясь с площадки с тяжелой ношей…

Его беспокоит беззащитность правого фланга.

— Нам надо удержаться. Для этого будем атаковать да атаковать! — говорит он бойцам. Мы сейчас вроде голого на морозе: перестань шевелиться — и погиб.

Он дает задание Володе Яблочкину и сам становится к миномету, пока тот с группой солдат захватывает железобетонную будку уличного трансформатора, исклеванную пулями и пробитую снарядами. Там обосновывается пулеметный расчет Котенко и сразу открывает огонь. Всю эту возню Коробов затевает не зря: гранатами и короткой, но стремительной атакой Яблочкин выбивает немцев из развалины, отделявшей позицию взвода от углового дома.

Но бойцы Яблочкина не успели закрепиться на новых местах: фашисты опомнились, двинулись в контратаку и выбили красноармейцев из развалины. Будку после того тоже отняли.

Груда кирпичей помешала Оляпкину отсечь подобравшихся фашистов, и пулеметчикам не удалось выскочить из будки; один остался на месте, Котенко, бросив гранату, только склонился в пролом, да так и повис на прутьях искореженной арматуры в обнимку с пулеметом, который не хотел оставить врагам.

— Что же ты зеваешь, растяпа! — гневно кричал Коробов Яблочкину, огнем из ротного миномета прикрывая его отступление. — Давайте уж, давайте обратно, черти полосатые! — надрывался, шумел он, хотя понимал, что никто его не слышит и ребята отстреливаются, припадая на бегу, только потому, что у них кипит на сердце. — В другой раз сам пойду, — сказал он разгоряченному и тоже злому Яблочкину. — Почему ты свой пулемет не захватил? Мало ворваться и взять — закрепиться надо! Пусть бы пулеметчик следовал за тобой по пятам. Заговорила бы твоя огневая точка, и хрен бы они тогда взяли будку! Ведь мы, считай, не будку, а целый город сдали! И каких ребят потеряли! Котенко с одним глазом десятерых стоил. А мы его тут угробили!

— Вот тебе и атаковать да атаковать! — огрызнулся Яблочкин. — Только раздразнили немцев.

— Раздразнили, отбиваться будем. Еще бы нам миномет добыть… — И, несмотря на потерю, Коробов немедленно послал двух бойцов разведать, нельзя ли достать что-нибудь подходящее поблизости.

До сих пор дом осаждали пехотинцы, штурмовавшие его с яростью, потому что он мешал продвижению фашистских войск к Волге, вдаваясь в клин, которым они врубались в центр города. Но пехота не смогла выполнить приказ и взять этот дом. Тогда фашисты начали прямой наводкой сокрушать каменную коробку, почти три недели выстоявшую среди непрерывных бомбовых ударов. Темно стало в ней от пыли и гари. Весь корпус трехэтажного, на славу сложенного дома сотрясался.

«Взяли нас в оборот! — Коробов тоже сполз в укрытие и крякнул от досады: целый угол на верхнем этаже обрушился внутрь. — Разнесут наш домик, — подумал Иван, и сердце у него больно заколотилось. — Хорошо, что с самолетов бомбить не могут — свои рядом».

— Ну, ребятки, — не показывая тревоги, крикнул он бойцам, — не зря нас так пушат. Только начнет стихать, ни минуты не медля, по местам!

Хотя обстрел был поистине ужасный — казалось, вот-вот рухнут стены дома, попавшего в огненный ураган, слова Коробова отвлекли бойцов от того, что творилось. В самом деле, ведь это только подготовка, рассчитанная на то, чтобы их оглушить!..

— Ни минуты не медлить, как закончится свистопляска! — повторил Коробов. — А где Оляпкин?

— Он забился под рельсовые перекрытия. — Яблочкин кивнул в сторону лестничной площадки.

— Рискует Оляпушка! — усмехаясь, кричал Коробов. — Птичка такая есть — оляпка. Ничего — веселая птичка: мороз сорок градусов, а она на порогах, на перекатах ныряет — кормится. Всего-то со скворчика ростом, а сильная!.. Там, где лошадь сбило бы с ног, оляпка бежит по дну против течения. Схватит какую-нибудь малость — и наверх из полыньи. И мороз ее не берет. Значит, наш пулеметчик забился поближе к своим гнездам… Ну, кажется, нам пора!

Коробов не знал о приказе немецкого командования, но не мог отдать занятый им участок обороны.

«Покуда мы живые, никто не пройдет, — говорил он себе, проскочив к месту, служившему наблюдательным пунктом. — Ну-ка, что они там затеяли?..»

И вдруг он увидел танки, скопившиеся за ближними развалинами. Почти наползая друг на друга, они готовились к штурму дома.

— Вот так штука! — Коробов похолодел от волнения. — Ребята! На подходе танки! Проверить карманную артиллерию!

— Зачем же ты бойцов отправил за минометом? — сердито упрекнул его Яблочкин. — Сейчас нам каждый человек дорог. Да ежели танки пойдут…

— Еще тесно покажется. Ничего, Володя, не робей, танки двинутся — это не страшно, только бы домик устоял!

И они двинулись… Пыль еще не осела в доме, а в проломы стен снова бурно блеснуло багрово-желтое пламя. Танки шли и с ходу стреляли из пушек. Удачным выстрелом из бронебойного ружья Коробов подбил один танк, второй был остановлен Яблочкиным. Пехота, бежавшая за танками, была отсечена пулеметным огнем и залегла.

— Держись, ребята! Танк издали страшнее, а близко подпустишь — из рук не упустишь! — снова закричал Коробов во все охрипшее горло. — Он близко ничего не видит, бей его, слепыша, чем придется!