— Да, зелень… — Иван Иванович, искоса взглянув на жену, снова помрачнел и в это время обратил внимание на Наташку.

Девочка, повернув к взрослым кудрявую головку, еще сидела на полу с поднятой рукой, в которой держала какую-то игрушку, в этой ее позе выражались терпеливое ожидание и уверенность… В другое время Иван Иванович тоже поиграл бы с ней, но сейчас так муторно было у него на душе, что он, не умея притворяться, даже не улыбнулся ребенку.

— Мне передавали, в Укамчане уже говорят: «аржановский метод лечения стлаником», — сообщил Хижняк, так блестя синими глазами, словно говорили о нем самом. — Мало ли что происходило двести лет назад! — продолжал он, обеспокоенный мрачностью Ивана Ивановича. — Мы не знаем, как они тогда лечились, а своих больных всех поставили на ноги. В Укамчане много с весны собралось цинготников, и тамошних, и тех, что из тайги вывезли. Только поместить куда-то надо было столько больных, да отправка пароходами! Каждый год их вывозили первыми рейсами, а нынче — некого было отправлять…

— Да-да-да, — рассеянно поддакивал доктор, думая о странном поведении жены.

«Картофель глазками до двадцати клубней в гнезде… Индивидуальная посадка… Огромное распространение глазками. Верхушки сохранять… — доносились до его слуха отдельные слова из рассуждений Хижняка, сопровождаемые звоном тарелок и вилок. — Поставить на должную высоту… Одних привозят, других вывозят… Пустое круговращение…»

«Что он говорит?» — спохватился Иван Иванович, окинув проясневшим взглядом широкую спину Хижняка, который влез под белоснежную занавеску и с грохотом высвобождал что-то на полке.

— Тише, Деня! Ты всю посуду перебьешь! — крикнула Елена Денисовна.

«Вот она всегда хорошая, — подумал о ней Иван Иванович, ловя смутно промелькнувшую мысль. — Одних привозят, других увозят… Это он о рабочих. Да… Ольга сказала однажды о стланике: „Когда вы успели сделать все?“ — хотя мы каждый день тогда говорили об этом, а она ходила между нами и слушала… Так же, наверно, как я слушаю сейчас Дениса Антоновича; значит, до нее не доходило то, о чем мы говорили. Выходит, она тоже занята была и теперь занята чем-то другим! Здесь не только увлечение сочинительством… Что же у нее?» — ужаснулся Иван Иванович и такими глазами взглянул на Хижняка, вынырнувшего наконец из-под занавески, что тот поперхнулся словом и чуть не выронил из рук шумовку.

— Вы заболели? — Хижняк деловым шагом направился к Ивану Ивановичу.

— Ничего… — ответил тот, успев одуматься, — кольнуло не то в бок, не то в спину. Прошло уже! — торопливо добавил он, видя готовность фельдшера что-то предпринять.

— Нет уж! Давайте я вас посмотрю, — сказал Хижняк, решительно оттесняя его к дверям своей комнаты. — Как это «ничего»?! Сразу весь перевернулся! Конечно, так уж принято: сапожник ходит без сапог, а зубной врач без зубов… Но я тоже кое-что в медицине понимаю. — И он почти насильно стащил с Ивана Ивановича пиджак и заставил его снять рубашку.

— Дышите! Еще разок! Та-ак! Так! Не легкие, а мех кузнечный! — бормотал он, прижимая трубку твердым ухом. Снова послушал, постукал, повернул Ивана Ивановича, стоявшего со скрещенными на голой груди руками. — Дайте я сердце еще проверю. И сердце стучит, как молот на наковальне. Не организм, а настоящая кузница. Ей-богу! Этакий вы красавец! — восхитился Хижняк, любуясь статным торсом доктора и его могучими мускулами, туго обтянутыми атласной кожей.

— Какой уж там красавец! — Иван Иванович криво усмехнулся. — Впервые слышу.

— Я вам не ради приятности, а от души говорю. Только где и что кольнуло, не понимаю. Переутомление разве? Выпейте сейчас хорошую стопку водки для… дезинфекции, и все пройдет.

Приняв эту стопку из рук Хижняка, Иван Иванович задумчиво посмотрел сквозь нее на дымящееся блюдо с горячими пельменями-колдунами, окруженное тарелочками с закуской.

— Чистая! — сказал Хижняк, продолжая хозяйничать за столом. — Прозрачная, как слеза… Ну, за будущую поездку! — Выпил, крякнул, округлив синие глаза: — Хороша-а!

— Почему в женском роде? — грустно пошутил Иван Иванович. — Это ведь «он»!

— Точно! Разведенный, но силен. На прошлой неделе одна гражданочка зашла в магазин, постояла у прилавка, где продавали спирт, и упала в обморок.

Елена Денисовна удивленно покачала головой:

— От одного запаха опьянела!

— Положим, не от одного запаха… Тут как раз по твоей части… На материке ее лечили от радикулита, с ногами у нее плохо. После того как упала в магазине, совсем обезножила и слегла.

— Так это дочь Мартемьянова! Я уже смотрела ее. Помните, Иван Иванович… Та, которой придется делать кесарево сечение: у нее почти полный паралич обеих ног и мышцы брюшные парализованы, а беременность первая. Сама она ни за что не разродится.

— Сколько месяцев?

— Восемь исполнилось. По-моему, ошибается она в сроках. Похоже, что вот-вот и родить пора.

— Невропатолог наш уже смотрел ее?

— Сегодня дал заключение, — ответил за жену Хижняк.

— Завтра я сам займусь ею, — решил Иван Иванович. — Совсем не нравятся мне такие симптомы!

— А помните, что было в прошлом году с женой геолога с Холодникана? — напомнила Елена Денисовна.

— Еще бы не помнить! Я обследовал ее вместе с Валерьяном Валерьяновичем…

— Валентиновичем, — поправила акушерка.

— Ему, как невропатологу, так больше идет… Обследовали и поставили диагноз: менингиома в правой лобно-височной. И я оперировал. Полностью удалил, а опухоль была почти с кулак. Хорошее чувство, когда операция сделана радикально! — Иван Иванович, увлеченный воспоминанием, взглянул на Ольгу, и у него сердце зашлось от боли: такая далекая, холодная сидела она за столом, с явной скукой слушая надоевшие ей разговоры о болезнях и диагнозах.

— Да-да-да! Совсем не нравятся мне такие симптомы… — Почти не сознавая того, повторил Иван Иванович, с тяжелым чувством отворачиваясь от жены.

— Четвертого мая вы взяли больную на стол, а шестнадцатого июня начались роды, — любовно припоминала Елена Денисовна. — К этому времени она уже сделалась нормальной: начала интересоваться своим состоянием, спрашивать о семье. И мальчишку какого хорошего родила… — Елена Денисовна хотела еще что-то сказать, но в дверь постучали и вошел Игорь Коробицын.

На него, редкого гостя в этой комнате, посмотрели удивленно.

— В субботу у Пряхиных будет маленькая вечеринка, — сообщил Игорь, обращаясь главным образом к Ольге. — Пава Романовна очень просила меня передать вам… Если вы желаете принять участие…

Казалось, что-то оскорбительное было в выражении его черных глаз и маленького рта, когда он смотрел на Ольгу.

«Неужели он?» — подумал Иван Иванович, переводя взгляд на жену. Да, с нее точно спала завеса отчуждения, и лицо ее светилось живой внимательностью. «В самом деле он!» — ахнул про себя пораженный Иван Иванович.

— Так вы согласны? — спросил и его Коробицын.

— Нет, я не могу, — глухо ответил доктор, с трудом удерживаясь от желания наговорить грубостей.

— Напрасно, будет очень весело…

— Не могу, не могу! Занят. У меня работа. Ежели Ольга Павловна хочет, ее воля…

Может быть, Ольге следовало сказать, что ей тоже некогда. Но она, сразу взволнованная, подумала о выздоровлении Таврова, о том, что теперь он обязательно придет к Пряхиным, чтобы встретиться с нею.

— Передайте Паве Романовне благодарность за приглашение, скажите, что я зайду к ней сегодня же.

«Да, она обязательно будет на вечеринке у этой пошлячки!» — в каком-то угарном состоянии размышлял Иван Иванович, уставясь невидящим взглядом в испуганное лицо молодой женщины, лежавшей перед ним на больничной койке.

У женщины пышный узел русых волос, сбившийся к плечу, голубые глаза, и вся она светлая, милая, с высоким животом будущей матери.

— Как звать? — спохватившись, ласково спросил Иван Иванович.

— Маруся… Мария Петровна.

— Ну… Маруся Петровна, на что вы жалуетесь?