— Это почему же? — побагровев от обиды, спросил Александр. — Разве мои ребята плохо дрались?

— Нет, вы дрались отлично, — сказал Кобозев. — Но нам надо обезопасить свой тыл перед последними решающими подступами к Оренбургу и иметь здесь пункт для связи.

Еле сдерживаясь, чтобы не спорить, Коростелев подчинился, хотя ему, как и всем красногвардейцам, хотелось первым войти в родной город.

Даже заботы о матери и сестре не так волновали его, как судьба Вирки Сивожелезовой. Ведь никто теперь не заступится за нее, если опять нагрянет пьяный родитель. А что, если Вирка, не выдержав его буйных скандалов, махнет рукой на свои добрые намерения и покатится по скользкой дорожке? Покалечит, забьет тогда насмерть ребятишек Сивожелезов.

«Трудно сейчас нахаловцам, а Вирке тошнее всех».

Попрощавшись с Цвиллингом, Александр с завистью глядел вслед уходившим эшелонам.

— Ну, товарищи, будем крепить здесь тыл наших боевых отрядов, — сказал он, отвернувшись от злых вихрей поземки, заметавших еще гудевшие рельсы. — Поставим дозор с пулеметом у водокачки, остальным как зеницу ока стеречь пути, мост и станцию.

— Чего ее стеречь, чай, она не убежит, — весело отозвался кто-то из бойцов.

— Еще как убежит, если казаки нас врасплох захватят и придется нам пешком драпать в чистое поле! — тоже усмехнувшись, ответил Коростелев.

— Казаки теперича возле Оренбурга. Готовятся, поди-ка, встречать наших, — промолвил один из пожилых красногвардейцев с повязкой на голове.

— Чай, не все они под Оренбургом. Им на лошадях-то ничего не стоит проскочить куда хошь. За ночь из станиц по Уралу сюда доскачут, — возразил другой.

— По таким сугробам не поскачешь! Можем отсыпаться до сочельника, а потом идти Христа славить — пышки собирать, — сказал третий, совсем юный, в киргизском лисьем треухе.

— Нет уж, братцы! — прервал их Коростелев. — Ни пышек, ни шишек ждать не будем. Мне эта тишина вокруг Сырта не нравится. В первую очередь обеспечим охрану телеграфа, чтобы иметь связь, когда наши займут Каргалу. Поезд будем держать в полной готовности: паровоз под парами. Воинских сил у Петра Алексеевича не так уж много, и он может в любую минуту затребовать нас из этого хитрого тыла. Одним словом, к делу!

Он еще не научился разговаривать по-командирски, но, может быть, так и следовало обращаться с солдатами, призванными под винтовку не по мобилизации, а по велению сердца. Вчерашние рабочие и хлеборобы, они сразу деловито, по-хозяйски принялись осваивать порученный им пункт.

В полночь молодой станционный телеграфист, сидевший у аппарата, стал улавливать тревожные сигналы и настораживающие обрывки разговоров. Коростелев терпеливо выслушивал его сбивчивые сообщения.

— Давно ты работаешь?

— Два года… Третий.

— А зовут тебя как?

— Василием Яковлевичем.

— Сразу уж Василием Яковлевичем?! А если Васютой?

Телеграфист стеснительно улыбнулся, пожал неширокими плечами:

— Пожалуйста… если вам так нравится.

— Стало быть, Дутов бросил под Каргалу новые казачьи полки? — придирчиво переспрашивал Коростелев. — А что там слышно о Донецкой станице? Шевелятся казаки?

— И в Переволоцком тоже… Вот сообщают в Оренбург, в штаб атамана Дутова: казачество поднимается. Уже послали из Переволоцкого гонцов на реку Урал: в обе Зубочистенки, в Татищево и Нижне-Озерную.

— Это точно? — Коростелев забрал в большую ладонь бумажную ленту, идущую с аппарата, покрытую непонятными черточками и точками. Как дорого он дал бы за то, чтобы самому разгадать, о чем говорили эти знаки! Но лицо Васюты с прозрачными глазами в пышных ресницах, еще без намека на усы над пухлыми ребячьими губами, так и подкупало простодушием и добротой.

Сомневаться в достоверности его сообщений долго не пришлось. На рассвете из степей на длинный косогор выскочило до сотни казаков с пулеметом. И пошли чесать, прочесывать — только зазвенели, посыпались стекла на станции. Однако красногвардейцы сохранили порядок и ответили ружейно-пулеметным огнем. Казаки подались назад, но быстро перестроились и снова бросились в атаку.

Сквозь клубы паровозного пара резво проскочило несколько бородачей, на скаку стреляя в окна пустого эшелона. Пожилой красногвардеец приложился к винтовке. Белый скакун взвился на дыбы, запрокидывая всадника, и, убитый, словно со снежной горки, соскользнул с конского крупа.

— Может, сесть нам в вагоны да дернуть на Бузулук, покуда они нас тут всех не порубили? — крикнул Коростелеву другой красногвардеец.

— Забудем, что ты сказал! А ежели струсил, дергай один, нам трусы не нужны.

Разглядев, что казаки потеснили его бойцов от водокачки и начали разбирать пути, подбираясь к мосту, проложенному через глубокий овраг, Коростелев оставил на станции пулеметчика, два взвода бойцов и бросился с остальными к оврагу, где засели красногвардейцы. Казаки, не очень решительные, когда дело касалось лобовых атак, пытались подобраться к мосту с флангов, но глубокий снег сковывал их продвижение. Затащив пулемет на высотку в голове оврага, они не давали красным носа высунуть под настильным огнем. Пластуны, подползая по сугробам, метали гранаты.

— Чего им так… этот мост? — прохрипел раненый командир роты, нянча перебитую руку и корчась от боли. — Наш эшелон они подорвали.

Ухающие взрывы на станции заглушили его слова.

«Значит, и станцию — гранатами…» — мелькнуло у Коростелева.

— Разрушают пути, чтобы не подошло подкрепление нашим из Бузулука, — сказал он громко, сам удивляясь своему незнакомому голосу.

«Покончили, значит, с ребятами на станции, — подумал он, словно дело шло о пикете забастовщиков. — Так и есть, — поймав себя на этом, заключил Коростелев. — Забастовали мы против мерзостей старого режима, и ежели погибнем здесь, то все равно другие не допустят его реставрации».

Обходным маневром удалось выбить вражеских пулеметчиков с высотки и самим занять ее, и в это время паренек в ушанке, быстро проскочив меж сугробов, кубарем свалился в овраг.

Это был телеграфист Васюта.

— Переданы сообщения, что ваших под Каргалой окружают, — задыхаясь, сказал он, подбежав к Коростелеву. — В штаб Дутова дана ответная телеграмма из Переволоцкого: с уральских станиц под Каргалу сегодня выступают запасные казачьи полки. Самые верные Дутову: старики. За мостом, на разъезде, стоит дрезина. Там еще тихо, местные восставшие казаки пока по эту сторону Сырта. Срочно шлите связных.

Коростелев слушал в лихорадочном смятении. Привычка не доверять посторонним людям, боязнь подорвать боевой дух кобозевского войска и помешать наступлению из-за возможной провокации боролись в нем с пониманием великой опасности окружения.

«Переволоцкое — ведь эта станица у нас в тылу, а оттуда телеграмма Дутову!»

Васюта поглубже нахлобучил шапку, поднял воротник пальто и заспешил вниз по оврагу. Никто его не задерживал: бойцы смотрели из-за снежного бруствера вдаль, на юго-запад, где, как черные змеи, выползали из степей новые казачьи лавины…

Известие о боях красногвардейцев с казаками сразу разнеслось по всей губернии. Ожили, повеселели оренбургские забастовщики, особенно после того, как услышали пушечную стрельбу на западе.

— Наши идут!

— Видно, большую силу собрал Петр Алексеич!

— Слабо атаману воевать с вооруженными рабочими. Это ему не карательный поход — баб с ребятишками расстреливать!

Пикеты забастовщиков у корпусов железнодорожных мастерских, в депо при вокзале, на пропахших древесной смолой лесопилках «Орлеса» усилились, а подпольная Красная гвардия начала спешно готовиться для удара по тылу армии Дутова.

Но пушки погремели и утихли, как желанная гроза, прошедшая стороной. День прошел, другой, третий, а громовых раскатов на западе больше не слыхать.

Дед Арефий то и дело выбирался на разгороженный теперь участок своего дворика, со страстной надеждой вслушивался, не грохочут ли опять выстрелы.

«Где же сейчас красные гвардейцы? Может, отступили в Переволоцкое либо в Новосергиевку?.. Ведь совсем близко шла на днях пальба из пушек, и вот… заглохло. Ежели бы наши одолели, теперича они дрались бы уже под Оренбургом за Сакмарой. Тут мы ввязались бы, вцепились атаману в загривок. А одним выступать никак нельзя».