Но все время, напоминая о событиях в Петрограде, скакали по улицам отряды казаков.

В клубе социал-демократов собрался, как обычно, актив большевиков, не было только Александра, уехавшего в Петроград.

— Сахарозаводчики обратились к министру земледелия с просьбой повысить на сорок процентов цены на сахар, — говорил Георгий Коростелев. — Им наплевать на свое любезное Временное правительство: оно уже выдохлось в красочных обещаниях. Разваливается и эта новая власть, а купцы торопятся снять шкуру и с правых и с левых.

— Всегда так было, — сказал Кобозев. — Хуже другое: побоявшись упустить бразды правления, Керенский выступил против Корнилова… Но аресты Корнилова и Каледина — очередной его маневр: ему нужно все внимание общественности сосредоточить на вождях казачества, и шумиха, поднятая вокруг письма Дутова, как барометр, предсказывает погоду. Для нас особенно, коль скоро мы заняли форпост среди земель войска оренбургского.

— Верно, барометр идет на бурю, — согласился Семен Кичигин, замещавший в Совете Александра и работавший партийным агитатором. Его очень беспокоило то, что Кобозеву тоже срочно потребовалось ехать в Петроград. — Тяжело нам отпускать вас, Петр Алексеевич, в такое трудное время. Но, надеемся, вернетесь. Я думаю, наш председатель не задержится там, но сейчас каждая неделя промедления за год покажется, раз дело дошло до генеральских путчей. Если бы знать заранее, что вас вызовут в Петроград, не отпустили бы мы Александра Алексеевича.

— Нет, это хорошо, что он поехал. Для партийной организации очень важное значение имеют связи с ЦК.

— Народу у нас наберется достаточно, чтобы дать отпор казакам, но плохо с оружием, — сказал фронтовик Илья Заварухин, слесарь паровозосборочного. Ему было под тридцать, но лицо его с крупным ртом и насупленными темными тяжелыми бровями казалось много старше. Только когда он изредка улыбался, показывая белые крепкие зубы, и вспыхивал синими искрами глаз, в нем проявлялось все обаяние доброй и сильной молодости. — Чем отбиваться будем от этих степных волков, ежели у нас винтовок нет? А им не привыкать рубить безоружных шашками.

— Увидите Владимира Ильича, доложите ему обо всем, если Александр не сможет сам с ним повидаться, — наказывал Георгий Коростелев, подсев к Кобозеву. — Насчет оружия выясните, пожалуйста. Фронтовиков мы стараемся вербовать в свои ряды с винтовками, но солдаты втыкают штыки в землю и прут домой с голыми руками. Нельзя ли сообразить насчет листовок, чтобы не разоружались совсем-то? Нет ли еще каких возможностей? Если явится сюда Дутов, он сразу свои казачьи полки затребует с фронта вместе с пушками и пулеметами.

Кобозев понимал и разделял тревогу оренбургских большевиков. Смелость смелостью, но отсутствие оружия могло загубить дело партии.

— Конечно, Дутов теперь в Петрограде не останется, — сказал он уверенно. — Керенский ведет двойную игру: демократия перед народом и сговор с монархистами за спиной народа. Безусловно, они рассчитывают на уральское и оренбургское казачество как на оплот контрреволюции. Поэтому Керенский вот-вот пошлет своего тезку Дутова в Оренбург, чтобы подготовить плацдарм для наступления на рабочий класс.

— А мы начнем готовиться к своему наступлению, — заявил Георгий. — Тут может образоваться настоящая казачья Вандея при самом активном участии эсеров и меньшевиков. Надо нам заранее наметить расстановку сил. Александр Коростелев, Семен Кичигин, Саликов, Мискинов, Глауберман, Лобов и другие займутся делами партийной организации; Левашов, Котов и Заварухин — подготовкой боевых отрядов. Мы с Мартыновым, как старые кооператоры, начнем думать о военной потребиловке. Снабжение и обозы немалую роль играют в таких делах.

Заварухин, насупив густые брови, вполголоса читал в газете очередную телеграмму Керенского:

— «Принимаю срочные меры для спасения революции. Приказываю генералу Корнилову сдать должность верховного главнокомандующего. Объявляю Петроград на военном положении». А вот еще… «Попытка Корнилова обособлена. Главнокомандующие фронтов, за исключением Деникина на Юго-Западном фронте, верны Временному правительству. Генерал Деникин и его штаб подвергнуты в своей ставке личному задержанию и тоже будут привлечены к суду. Эшелоны Корнилова, двинутые к Петрограду, остановлены». Да, вот еще Деникин!..

— Что ты там нашел, Илья? — спросил Кичигин.

— Насчет Деникина… Он тоже входит в эту казачью обойму. Тридцатого августа сообщили об аресте на Дону, на станции Чир, войскового атамана Каледина. Корниловский мятеж будто прекращен… А когда Дутов послал Керенскому письмо, о котором жужжат газеты?

— Тридцать первого августа.

— Выходит, очень смело действует полковник Дутов. Рисково, можно сказать! А что за этим риском кроется?

Георгий Коростелев кивнул Левашову:

— Ну-ка, Андриан, голос у тебя громкий, прочитай нам это послание вслух.

Левашов взял газету:

— «Сегодня, 31 августа, в 17 часов прибыл в Зимний дворец и выслушал ваши требования „дать немедленные и жесткие осуждения генералам Корнилову и Каледину и назвать их мятежниками и изменниками родины“», — начал зычно Левашов.

— Стоп! — прервал его Кобозев. — Заметьте, товарищи, Керенский требует осуждения изменников, а Дутов ответил ему отказом, о котором разблаговестили на всю Россию. Почему потребовалось широко раскрыть это столкновение между представителями власти?

— Так он тут пишет, что предлагал Керенскому раньше свое посредничество…

— Ну и что?

— Керенский обещал послать делегацию казачьего совета, а потом отменил это решение… Нет уж, лучше я все прочитаю, а после разберем. Вот слушайте: «Теперь же, когда на Дону начались неурядицы и это грозит голодом и отсутствием угля, вы вновь обращаетесь к нам за помощью, но уже в резкой ультимативной форме, почти с угрозой. Совет не может уяснить себе тактики Временного правительства по отношению к нему».

— Тактика самая простая, — не выдержал Семен Кичигин. — Демократы избегали афишировать перед народом свои якшания с карателями до кронштадтских событий, а после июльского расстрела снова ищут у них поддержку и прямую защиту.

— Мало того, они хотят, создав популярность Дутову, оправдать его письмом корниловщину, а заодно и себя, — добавил Кобозев. — Дескать, Керенский потачки казачеству не давал… С дальним прицелом выдано это письмо!..

— А я его расценила как искреннюю защиту Корнилова и, честно говоря, даже восхитилась мужеством Дутова, — призналась Мария Стрельникова, которая до этого сидела в сторонке и что-то торопливо записывала в толстую тетрадь. — Он, прямой враг, показался мне гораздо симпатичнее наших иудушек!

Георгий Коростелев укоризненно взглянул в скуластое красивое лицо девушки, в ее горячие диковатые глаза.

— Дутов враг номер один, он любых иудушек перещеголяет. Для него все средства борьбы хороши: и дипломатическое иезуитство, и кровавая резня.

— Читать, что ли? — нетерпеливо спросил Андриан, спеша еще раз проверить собственные впечатления. — «Совет сам упорно добивался участия в государственной жизни страны, когда забывались интересы казачества».

— И добился, участвуя в событиях пятого июля! — ввернул Константин Котов.

— «Последнее земское положение окончательно указало на невозможность сохранения казачьих особенностей жизни».

— Когда речь идет об этом пресловутом образе казачьей жизни, Дутов вполне искренен, тут он готов лезть на рожон, ни с чем не считаясь, — снова перебил чтение письма Кобозев. — И впрямь: крестьянская община, в которую так веровали народники, не оправдала себя, но и казачья, с ее войсковым кругом и переложным земледелием, — архаика.

— Дайте дочитать до конца! — взмолился Левашов. — Вот самое-то главное: «Теперь от нас требуют заявления и как бы суда над генералами Корниловым и Калединым. Мы не судьи, а представители двенадцати казачьих войск, в списках коих состоят генерал Корнилов и генерал Каледин, а потому осуждать их мы не можем, не узнав всех подробностей. Как вы, господин министр, так и бывший управляющий военным министерством Савинков неоднократно утверждали, что генерал Корнилов — боевой генерал, любящий родину, но вовлеченный в авантюру неизвестными выскочками».