Нестор вздрогнул от оскорбительного, хотя и беззлобного отпора, но ответил упрямо:

— Никуда не пойду. Позовите Фросю. Если она не согласна, тогда другой разговор.

— Где же я ее возьму? Ее и дома-то нету. Сама давно выглянула бы, раз уж такое дело. — Дед Арефий чуть помедлил и для общей пользы покривил душой: — В деревне она. К тетке уехала с матерью. Не веришь? Посмотри — в жилье ни души. — Он отстранился от двери, желая отделаться поскорее от опасного гостя, и добавил для пущей убедительности: — Стал бы я сам кашеварить — бабьим делом заниматься.

Нестор, не церемонясь, прошел в землянку, со смешанным чувством жалости и умиления осмотрел убогую обстановку, впервые смутно стыдясь чего-то, подумал: «Столько народу из одной семьи… по десять часов работают. Рубахи твердеют от соли, а бедность какая!» Букет невзрачных, недавно сорванных цветов возле аккуратно заправленной, явно девичьей коечки обрадовал, всполошил, как добрая весть.

— Когда уехала Фрося, — дедушка?

— Да уж с неделю, поди-ка…

— И не совестно вам обманывать меня? Вы, что ли, за цветами бегали?

— Какими цветами? — Арефий посмотрел и смутился, медленно покрылось старческим румянцем морщинистое лицо, на Пашку сослаться не сообразил. — Разве это цветки? Так, бурьян степной… Однако дотошный вы человек, ничего не скажешь.

— Где она все-таки?

— Откуда я знаю? Может, с матерью да с Пашкой по грибы ушли… — продолжал хитрить Арефий, не желая наводить казака на верный след: «Вишь какой он скорый — поскачет в город, выхватит девку прямо с работы…»

— Вы со мной поступаете, словно с недругом, а Фрося меня ждет не дождется! — смятенно и счастливо улыбаясь, сказал Нестор и оглянулся на шум чьих-то шагов.

Взбудораженные разговором, прослушали они с дедом рев заводского гудка…

— Кто тут? — еще не рассмотрев гостя в полутемной землянке, спросил Ефим Наследов, вслед за которым вошли Харитон и Митя.

— Да вот к Фросе сваты… То есть они сами за себя и сватают.

— Хорошенький номер! Но, пожалуй, не пройдет, — насмешливо бросил Харитон, бесцеремонно отстранив опешившего отца. — Вы, часом, не из тех казачьих полков, которые в Питере пятого июля народу кровь пущали? Опять расправу устроили, да к нам же в родство?

Его распирало от ярости, он готов был взять этого красивого офицерика за шиворот и, встряхнув, вышвырнуть на улицу.

— Стой, Харитон, не пыли! — одернул сына Ефим. — Мы с их благородием мирно договоримся. Ежели вы в самом деле свататься пришли, спасибо на добром слове, но только родниться с вами нам не пристало. Фросе я уже сказал давно. Теперича вам заявляю. Все.

— Нет, не все! — ожесточаясь, ответил Нестор. — Легко вы хотите меня отбросить! А если мне без нее не житье и она меня любит? Вы уж лучше придушите нас обоих.

— Это вы, казаки, мастера душить, а мы не палачи, — прорвался снова Харитон. — Ежели у вас с Фроськой дело далеко зашло, то пускай она катит от нас на все четыре стороны. Помех чинить не станем.

— Я несогласный, — тихо, но твердо сказал Митя. — Чего вы набросились на человека? Он сестренку жалеет, убивается по ней… И Фросенька наша лучше всех, а ты, Харитон, городишь невесть что!

— Цыц ты, заступник! — Ефим в сердцах пнул подвернувшуюся под ноги голодную кошку. — Не будет моего согласия, и баста, а там как хотят.

Подавленный стыдом и обидой, Нестор медленно пошел из землянки, в сенцах замедлил, обернулся:

— С вами я ее не оставлю. Увезу к себе в станицу, там и обвенчаемся. Побоится из-за вас — силой заберу!

— Чего хорошего ждать от тебя! — прозвучало в ответ. Он даже не разобрал, кто это бросил.

Белоног потянулся навстречу — ждал у плетня, не отогнать, — заржал тихонько, понимающе. У Нестора будто туманом застлало глаза. Поискал, как слепой, уздечку… Конь сам прижимался боком: что ж, мол, ты, джигит? (Приученный, он мог и прилечь, чтобы, принять в седло всадника.) Вконец расстроенный чуткостью умного животного, Нестор взял его под уздцы и, похлопывая по взмыленной шее, повел прочь.

Торопиться теперь было некуда.

«Встанем за поселком у заводского забора и будем ждать хоть до утра».

«Декаданс» в Оренбурге устроен по образцу лучших публичных домов, известных в Питере и за границей. Это новинка. Внизу, в полуподвале, пивные. И не просто пивные, а затейливые гроты со сталактитами, с таинственным освещением, зеленые беседки, увитые виноградом с искусно вылепленными гроздьями. Пиво пенистыми ручьями бьет в кружки прямо из «скал» через проведенные в стенах трубы. Шашлыки, бифштексы и для веселой компании красивые девушки, отобранные по конкурсу, в одеяниях, позволяющих полный обзор природных богатств: нимфы, вакханки, русалочки и просто полураздетые красотки, встречающие гостей и предлагающие программы увеселений. Вход только для избранной публики.

Широкие лестницы вели наверх, в фойе с эстрадой для оркестра и цыганского хора. Здесь танцевали. Отсюда вход в зрительный зал с ложами, с бельэтажем, со столиками вместо рядов кресел в партере. Певицы, танцовщицы — опять показ, уже со сцены, прекрасного женского тела. В верхних трех этажах громадного дома комнаты для кутежей и свиданий. Первоклассный ресторан. Бильярдная.

Гуляй, покуда есть на что!

Но не всякого и с деньгами пустят сюда. Дом для простонародья недоступен, и бродят о нем разные слухи. Говорят, что существуют под Соборной площадью подземные ходы, идущие от собора в разные стороны. Идут будто бы они и к «Декадансу». Для чего подземные ходы в соборе? Не диво, если бы то была церковь или монастырь двенадцатого или четырнадцатого веков, когда приходилось жителям ближних селений спасаться от вражеских набегов. А Кафедральный собор отстроен и освящен в 1896 году, и самое достопримечательное в нем — настенная живопись, сделанная художником Маковским: ни спрятать, ни унести.

Поговаривают, будто бывает в «Декадансе» архиерейский и губернаторский день. Но мало ли что болтают в народе, незачем предавать гласности то, что творится в заведении: хозяин в тесной дружбе с отцами города. Тут скроют от посторонних опухшего с перепоя почетного гостя, спрячут концы в воду после любых дебошей и преступлений. Зато выручают и хозяина: нет такого щекотливого положения, из которого он не выпутался бы с помощью завсегдатаев дома.

Вот отец Алексий, да его и родная мать не узнала бы сейчас! Около него суетятся, подают содовую, освежают, причесывают, помогают одеться. Но никто не поможет ему припомнить, с кем он спал сегодня в этой уже прибранной и проветренной комнате.

Ведь не ради того, чтобы потешить себя, пришел он сюда, не на шутку встревоженный маетой отца Мефодия. Потерял епископ покой и сон, а можно ли терзаться такому достойному человеку из-за какой-то девчонки?

«Да я ее узлом свяжу и к благодетелю своему представлю! Не пришла к регенту хора, в соборе не показывается… Кабы по согласию, можно было бы под видом прачки либо садовницы в архиерейский дом допустить, а она красной косынкой повязалась, в клуб к большевикам стала заглядывать. Еретичка несчастная!»

Думал, думал Алексий и вот решил: чего лучше искать, когда есть «Декаданс» со многими выходами на улицы города и даже подземными коридорами.

«Доставлю красотку, будто по согласию с ней. Небось напугается — будет послушной, а вознаграждение получит, так и возрадуется. Все они, девки, лукавые шкодницы, только для виду упрямятся, цену себе набивают. Небось, что бы ни случилось, останется шито-крыто». Так обмозговал дело Алексий, но только попутал ходатая нечистый своими соблазнами.

Протрезвленный, умытый служка епископа повел тайный разговор с хозяином заведения. Тот с полуслова его понял. Бывало, девушки и руки здесь на себя накладывали… Ведь разными путями приходит сюда живой товар, и не всегда добровольно. Через Бахтияра, хусаиновского приказчика, поступают из степных аулов на строгий отбор дочери киргизов, привозят вербовщики красоток из дальних городов, заманивают здешних девочек-подростков. Нельзя по царскому закону допускать хозяевам к промыслу своему девиц моложе двадцати одного года, но как тягаться с теми, кто дружит с сильными мира сего? Нет для них законов, указов. Большого шума не будет, если и из грязной Нахаловки выкрасть девчонку.