– Да, она переписывается по-гречески с императором Византии и говорит по-латыни с благочестивым Кассиодором. Сомневаюсь даже, думает ли она по-готски. Горе нам, если во время бури ей придется быть у руля!

– Но старик, я решительно нигде не вижу бури! – вскричал юноша, встряхнув кудрями. – И откуда может она появиться? Император Византии примирился с Теодорихом, епископ Рима назначен самим королем, князья франков – ему племянники, итальянцы живут под его защитой лучше, чем когда-либо. Нигде, решительно нигде не вижу я опасности.

– Притом император Юстин теперь только слабый старик, – поддержал юношу человек с мечом. – Я знаю его.

– А знаешь ли ты Юстиниана, его племянника и прямого наследника, который и теперь уже является правой рукой дяди? Этот Юстиниан непроницаем как ночь, и лжив как море. Я знаю и боюсь его. Я сопровождал последнее посольство в Византию. Он пришел к нам на пир. Приняв меня за пьяного, – дурак, он и не воображает, сколько может выпить сын Гильдунга, – он начал расспрашивать меня обо всем, именно обо всем, что необходимо знать тому, кто хочет уничтожить нас. Ну, от меня-то он, конечно, не получил желаемых сведений. Но также верно, как то, что меня зовут Гильдебрандом, – этот человек хочет снова захватить себе Италию и изгнать из нее всех готов до последнего!

– Да, если бы только он смог! – проворчал брат белокурого юноши.

– Верно, друг Гильдебад, если бы смог. Но он может сделать многое: Византия сильна!

Тот пожал плечами.

– Многое, говорю тебе, – с гневом вскричал старик, – и знаешь сколько? Двенадцать лет боролся наш великий король с Византией и не смог победить. Но тебя тогда еще не было на свете, – спокойно прибавил он.

– Хорошо, – поддержал юноша своего брата, – это так. Но ведь тогда мы, готы, были одни в чужой стране. Теперь же мы имеем свое отечество – Италию и собратьев – итальянцев.

– Италия – наше отечество! – с горечью вскричал старик, – это только мечта. А вельхи – наши помощники против Византии! Ах ты, молодой глупец!

– Это собственные слова короля! – возразил юноша.

– Да, да, я хорошо знаю эти пустые мечты, которые могут совсем погубить нас. Чужие мы здесь, чужие теперь, как и сорок лет назад, когда спускались сюда с этих гор, и такими будем еще через тысячу лет. Здесь нас всегда будут считать варварами.

– Конечно, но зачем же мы остаемся варварами? Чья это вина, если не наша собственная? Почему мы не хотим учиться у них?

– Замолчи! – вскричал старик, дрожа от гнева. – Молчи, Тотила, не высказывай подобных мыслей. Они сделались проклятием моего дома.

И, с трудом успокоившись, старик продолжал:

– Вельхи – не братья, а смертельные враги наши. Горе нам, если мы поверим им! Ах, если бы король послушал моего совета и велел после своей победы изрубить мечом всех их, от грудного младенца до отжившего старика! Они вечно будут ненавидеть нас, – и они будут правы. Мы же глупы, что удивляемся им.

С минуту все молчали. Наконец юноша заговорил:

– И ты думаешь, что между нами и ими невозможны дружелюбные отношения?

– Нет, не может быть мира между сынами Гаута и южными народами. Человек вошел в золотую пещеру дракона-змея и сильным ударом заставил его склонить голову. Дракон стал молить о пощаде, и человек, сжалившись над дрожащим животным, оставил его и стал осматривать сокровища пещеры. Что же сделает в таком случае ядовитое чудовище? Как только представится удобный случай, оно бросится из-за спины на пощадившего и ужалит его.

– Хорошо, пусть явятся эти греки, – вскричал великан Гильдебад, – пусть высунут свои языки эти ехидны. Мы живо расправимся с ними, вот как! – и, высоко подняв дубину, он с такой силой опустил ее на мраморный пол храма, что одна из плит разлетелась в куски, и все старое здание задрожало.

– Да, – подхватил Тотила, и глаза его засверкали, – пусть попробуют. А если неблагодарные римляне изменят нам в то время, когда явятся византийцы, то смотри, старик, – и он с гордой любовью взглянул на своего сильного брата, – смотри, у нас есть люди, могучие как дубы!

С дружеской улыбкой кивнул старый оруженосец головою. – Да, Гильдебад силен, хотя и не таков, как был Винитар и другие, которые были молоды вместе со мною. И сила очень важна против мужей севера. Но эти южные народы, – с досадой продолжал он, – сражаются из-за стен и башен. Они ведут войну, точно решают арифметическую задачу, и найдут такое решение, что целое войско героев окажется заперто где-нибудь в углу так, что не сможет и шевельнуться. Я знаю одного такого счетчика в Византии, его и мужчиной назвать нельзя, а он побеждает героев. Ты также должен знать его, Витихис, – обратился старик к человеку с мечом.

– Да, я знаю Нарзеса, – задумчиво и серьезно ответил тот. – Все, что ты сказал, сын Гильдунга, к сожалению, правда, чистая правда. Мне и самому это часто уже приходило в голову, но смутно, не ясно, скорее как догадка, а не как мысль. Теперь же я ясно понимаю все, и ты совершенно прав: король при смерти, княгиня – женщина, полугречанка, Юстиниан подстерегает нас, вельхи фальшивы как змеи, военачальники Византии показывают чудеса искусства. Всего этого невозможно отрицать. Но… – и тут он с облегчением вздохнул, – но мы, готы, не одиноки. Наш мудрый король создал себе большое число друзей и союзников. Король вандалов женат на его сестре, король вестготов – его внук, короли бургундов, герулов, франков и тюрингов также породнились с ним. Все народы уважают его, как отца, – сарматы, даже далекие эсты с берегов восточного моря преклоняются перед ним и шлют свои дары: медвежьи шкуры, янтарь. Разве все это…

– Глупости все это, – вскричал Гильдебранд, – льстивые слова, пестрые тряпки и ничего более! Много нам помогут эсты со своим янтарем против великих полководцев Византии, Велизария и Нарзеса? Горе нам, если мы не сможем победить одни! Все эти зятья, шурины и прочие льстят, пока дрожат, а как только перестанут бояться, станут сами грозить. Знаю я верность королей! Нет, мы имеем только врагов вокруг себя, врагов явных и тайных. Друзей же у нас нет.

Все молча обдумывали слова старика. А снаружи свирепствовала страшная буря.

Наконец заговорил Витихис.

– Да, опасность велика, но, надеюсь, совсем не неотразима. Не для того же ты созвал нас сюда, чтобы мы погрузились в отчаяние, оставаясь в бездействии. Ты сказал, что мы должны помочь. Говори же, каким образом, думаешь ты, мы можем помочь?

Старик сделал шаг вперед и взял его руку.

– Молодец, Витихис, сын Валтариса. Я хорошо узнал тебя и верно угадал, что от тебя первого услышу мужественное слово надежды. Да, я так же, как и ты, думаю, что помощь еще возможна, и для того, чтобы найти ее, я и созвал вас сюда, где ни один вельх не может подслушать наши речи. Ну, говорите же, советуйте. Я выскажусь последним.

Все молчали. Тогда старик обратился к черноволосому:

– Почему ты молчал все время, Тейя? Если ты думаешь, как и мы, то говори.

– Я молчал, потому что думаю не так, как вы.

Все удивились.

– Как же думаешь ты, сын мой? – спросил старый Гильдебранд.

– Гильдебад и Тотила не видят опасности, – ответил Тейя: – ты и Витихис видите ее, но еще надеетесь. Я же вижу ее уже давно и более не надеюсь.

– Ты смотришь слишком мрачно. Разве можно отчаиваться до начала борьбы? – заметил Витихис.

– Неужели мы должны погибнуть, не обнажая меча, без борьбы, без славы? – вскричал Тотила.

– О нет, не без борьбы и не без славы, мой Тотила, – ответил Тейя, слегка потрясая своим топором. – Мы будем сражаться так, что мир никогда не забудет нас. Сражаться с невиданной доблестью, но без победы: звезда готов закатывается.

– А мне кажется, что только теперь она начинает восходить, – нетерпеливо вскричал юный Тотила. – Позволь нам поговорить с королем, или, лучше, скажи ему сам, Гильдебранд, все, что ты говорил здесь. Он мудр, он придумает, что делать.

Старик покачал головою.

– Двадцать раз говорил я ему. Но он уже не слушает меня. Он устал, хочет умереть, и душа его омрачена, – решительно не могу понять, какой тенью. Что думаешь ты, Гильдебад?