Евдокия все же потихоньку привязалась к девочке, своих-то детей не было, а ей-то уж за тридцать – у каждой женщины в этом возрасте просыпаются материнские чувства. Вот она и принялась опекать Варюху, не столько по приказу, сколько по душевной потребности. Следила, чтоб одета была тепло, чтоб сыта была, выспрашивала, что любит, чего хочет. Заставила Семена Семеновича модные вещички Варе покупать, всякие заколки да ленты, мол, молодые девушки жить не могут без этого. Присматривала, чтобы разнообразные гости Семена Семеновича руки не распускали – среди них всякие попадались. В общем, играла в мать. И Варя потянулась к ней. Они как-то быстро перешли на ты, называли друг друга по именам, особенно без гостей. Кукушкин потирал руки. Все шло, как он и хотел. Даже Евдокия со своей дурацкой заботой, смешившей его, угодила в точку – создавала семейную атмосферу. Варе он велел присутствовать на всех вечеринках, хоть она и умела себя вести в помещичьем кругу, но лишний раз натаскать ее не помешает.

Так получилось, что Варе жилось здесь, в Никольском, даже лучше, чем дома, у Нестеровых. Там она все же оставалась дворовой девкой, приближенной к хозяевам, а здесь считалась племянницей хозяина. Уж никто не смел погнать ее за яйцами в курятник или посадить перебирать крупу. Никто не крикнет: «Варька, зараза, ты что тут натоптала, снега нанесла, ну-ка бери тряпку, подотри пол!» Прислуга торопилась выполнить ее желания, и сама Евдокия почитала ее почти хозяйкой.

Однажды Варя попросила оседлать лошадь, Семен Семенович разрешил, пусть катается. В этом году снега было немного, и она на лошадке объездила все окрестности усадьбы. Особенно ей понравилась небольшая прозрачная рощица, поднимавшаяся из низинки к вершине холма, к ней вела тропинка меж небольших кустов, разбросанных вокруг. Вдоль этой рощи Варя въезжала на холм и все всматривалась в бесконечные дали. Там и встретила она однажды графа.

Тот по накатанной проселочной дороге объезжал свой лесок вместе с управляющим, или, как он его называл, бурмистром. Граф, поднимаясь из небольшой лощинки, увидел всадницу на холме. Одинокая девушка на маленькой лошадке среди пожухлой травы, голых кустов, чуть припорошенных снегом… Приблизившись, Воронцов склонил голову в поклоне. Девушка ответила так же. Она была совсем молоденькая, робкая. Внимание красавца Воронцова ее смутило. Опустив голову, она быстро проехала мимо. Тот удивился, кто такая? Всех девиц в округе знал, эту же видел впервые. Он машинально отмечал всех привлекательных девушек, не собираясь, впрочем, ухаживать за кем-то особенно. Но просто не в состоянии был не заметить привлекательную незнакомку. Тут граф вспомнил, что соседи говорили о какой-то племяннице Семена Семеновича.

Кукушкин всегда казался ему не очень приятным. Ему не нравились шумные сборища у того. По возрасту Семену Семеновичу уже пристало сидеть с женой на веранде да чаи гонять, а он все собирает какую-то сомнительную молодежь. То у него стихи читают, то юнцы начинают взахлеб рассуждать о политике. И женщины там появлялись всякие – эмансипированные особы с сигаретами, а то и вовсе пошлые да вульгарные. Откуда только он их привозил?! Несерьезный и хитроватый человек, и друзья у него такие же.

На следующий день Сергей Иванович встретил Кукушкина на ужине у соседей. Тот как всегда раскланялся с ним преувеличенно любезно. «Так, – подумал Воронцов, – сейчас начнет лесок выпрашивать. Вот не отдам ему ни за что, чтобы не приставал, несносный человек». Для приличия нужно было бросить какую-нибудь незначащую фразу. Тут граф вспомнил о всаднице.

– Слышал, племянницу привезли? Не ее ли я давеча встретил верхом на каурой лошадке?

– Это у вашего Терсинского леска? (Все же вспомнил лесок, нашел случай!) Может и моя, – заулыбался Семен Семенович. – Племянница все грустит, осиротела, бедняжка, вот я и позволил ей кататься. А ей нравится это место. Поднимется на холм и стоит, любуется. Во Владимирской губернии, у нее на родине, таких картин нет. Там все больше леса стеной, а тут такой простор для глаз.

– Не опасно ли молодой девушке одной по полям ездить?

– Помилуйте, сударь, чего ж тут опасного? Лошадка самая что ни на есть смирная, а наездница она хорошая. С детства к лошадям приучена. Она у меня сама и оседлать сможет. – Семен Семенович считал, что врать надо как можно меньше, тогда ложь проще скрывать, не так будет заметна. Девчонка может проговориться, что приучена к хозяйственным делам, а он уж тут все и подготовил, удивляться никто не станет.

– Так ведь одна, вдруг лошадь поскользнется или бродяга какой обидит.

– Да у кого же рука поднимется? Она у нас такая милая, ласковая! Радость мне старику на старости лет. Вот уж истинно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Своих детей Бог не дал, так хоть сирота душу мне порадует. – Разливался соловьем Семен Семенович, а про себя подумал: «Пронеси меня, Господи, избавь от такого счастья, иметь детей».

– Да рука, может, и не поднимется, а вот что другое – может, – захихикал постоянный спутник Кукушкина господин Федотов.

Граф терпеть не мог этого типа, а уж эта реплика и вовсе его покоробила. Он поклонился и отошел.

Семен Семенович был в восторге. На ловца и зверь бежит! Молодец, Варюха! А он-то думал, что ей надо быть повеселее. Но уж граф, небось, нажился с веселой да яркой. Теперь потянуло на скромненьких. Ишь, как обеспокоился о девчонке. Один раз встретил и запомнил. Вот тебе и крестьяночка! Ну что он за молодец, как славно придумал, похваливал себя Семен Семенович.

В тот же день он послал приглашение на обед Воронцову. Граф поторопился ответить согласием и посетил соседа. Отчего он вдруг пошел к Кукушкину, Сергей Иванович и сам не мог сказать. Не такой уж красавицей, была та девушка. Да и не разглядел он ее, как следует, за пару минут в поле. От нее повеяло свежестью, юностью, так ведь таких много. Но на обед он все же пришел. Девушка, убедился Сергей Иванович, точно та самая. Она была задумчива, грустна, на вопросы отвечала односложно, общества сторонилась.

Почему одни люди притягивают нас, а к другим мы остаемся равнодушны? Что в ее внешности заставило Воронцова поглядывать на нее во все время обеда? Когда, встав из-за стола, все вдруг принялись обсуждать крепостное право и вероятность его отмены, Варя отошла к окну и стояла там, глядя на голый сад. Воронцов подошел к ней. В этот момент господин Федотов громко возмутился:

– Я все понимаю, крестьяне тоже личности, все от одной праматери произошли, перед Богом все равны, но, объясните мне, как ходить в баню? Одному, что ли, без девок? А кто же меня тогда будет парить? И я кого буду «парить»? – Все расхохотались.

Граф заметил, как брезгливо передернулось Варино лицо.

– Вам не нравится этот спор? Вас не волнуют судьбы крепостных? Вы, наверно, не сталкивались с произволом помещиков в отношении крестьян, если у вас была порядочная семья… Конечно, для молодой девушки тема крепостничества далека. Но разве унылый пейзаж за окном интереснее?

– Мне неприятно слышать все это. Этот господин так вульгарен. Да и остальные не лучше, о крепостных говорят, как о скотине какой-то. А пейзаж за окном скучен, словно карандашный набросок картины, – нет яркости, красок…

– Что же, у вас на родине лучше были пейзажи и собеседники? – граф удивился такой смелости и резкости высказываний.

– Да, пейзажи точно лучше.

– Чем же? Зимой везде краски одинаковы: черная да белая. Везде такая картина.

– Вот и нет. Тут у вас даже не черные и белые, а бурые краски. Везде земля просвечивает. А у нас в эту пору уж снег по колено лежит, в сугробах утонуть можно, а деревья, ели в снегу стоят, словно в шубах. Небо синее, ели зеленые, белый снег на солнце сверкает – красота такая… У нас, точно, все ярче. Да и собеседники интереснее, может, и не умнее, но без всяких пошлостей.

– Как вы, однако, резко с нами разделались.

Графа заинтриговала девушка, прямолинейность ее суждений. А девушка сама не ожидала от себя такой смелости. Щечки у нее разгорелись, смотрит так возмущенно… Сергей Иванович залюбовался.