Некоторые мысли не давали ему покоя с тех пор, как грифон ранил Терезу у нее дома. Только что пережитое нападение Конрада только укрепляло Григория в принятом решении. Он не имел права долее медлить.

Его собственная судьба была связана с Фроствингом. От этого было некуда бежать. Разве что на время — но потом грифон непременно снова разыщет его. Для Фроствинга он был крайне важен, а следовательно, и для силы, что обитала внутри дома. Вероятно, можно было бы поторговаться: его сотрудничество, скажем, за свободу Терезы. Наверняка он бы справился с должностью хранителя — в особенности если, как он предполагал, он являлся единственным оставшимся в живых из тех, кто в свое время восстал против хозяина черной башни, повелителя Фроствинга. И то, что грифон не оставлял его в покое на протяжении стольких лет, говорило о том, насколько важен для него Григорий. Так что наверняка предложение сотрудничества с его стороны могло бы уравновесить свободу Терезы.

Она ничем не грозила ни Фроствингу, ни его таинственному повелителю, она не была для них врагом, с которым необходимо было разделаться. Григорий не видел причин, почему бы Терезу не оставили в покое — тем более если бы Григорий сам позаботился о том, чтобы она оставалась в стороне от всего, что так или иначе связано с домом. Если бы пришлось наложить на нее заклятие ради спасения ее жизни, Григорий бы и на это пошел. Он бы заставил ее уехать далеко-далеко, куда-нибудь на западное побережье. Он бы отдал ей все свои сбережения — ведь они ему больше не были нужны.

Смысл происходящего все более и более ясно представал перед мысленным взором Григория. Сделка. Он мог добиться гарантий ее безопасности после его ухода. Не сказать, чтобы Григорий так уж жаждал отдать себя на волю Фроствинга, но ради блага Терезы можно было поторговаться с извечным мучителем.

Впервые в жизни — насколько он помнил, впервые — Григорий Николау был готов сам призвать к себе грифона.

Правда, он не совсем понимал, с чего начать. Он даже не был уверен, что принял верное решение. Но ничего другого ему в голову не приходило. Раньше или позже голос дома призовет Терезу, притянет ее, как притянул Франтишека. Она до сих пор слышала зов, а это означало, что вскоре ей грозила судьба Мэтью Эмриха и всех прочих. Скоро, очень скоро Тереза обнаружит какую угодно причину, по которой ей совершенно необходимо как можно скорее вернуться в Чикаго… а отыскать дом для нее, естественно, не проблема. Григорий закрыл глаза и представил каменного монстра во всей его жуткой красе. Видение расплылось, сменилось воспоминанием Терезы. Григорий вновь стал свидетелем сотворения Фроствинга, вновь услыхал его первый крик — вопль существа, горько сожалевшего о том, что оно появилось на свет.

Григорий прогнал эту картину, вернул предыдущую. Сосредоточившись на ней, насколько смог, он мысленно призвал Фроствинга.

Ответа не было. Миновало несколько минут. Григорий открыл глаза. Ничего. Попытка вызвать грифона изнурила его. Для того чтобы попробовать сделать это еще раз, нужно было подзаправиться.

Осторожно, бережно, чтобы не разбудить Терезу, Григорий встал, чтобы перекусить.

И тут на него навалилось головокружение такой силы, что он еле удержался на ногах. Правда, оно отхлынуло столь же внезапно, сколь и появилось, но Григорий отлично знал, о чем возвещало такое головокружение.

Он оторвал взгляд от пола, огляделся. Фроствинг не появился.

Но вместо противоположной стенки купе Николау увидел золоченую лестницу. Она уводила вверх, куда-то выше потолка. Григорий заглянул в отверстие, за которым исчезали ступени, но не разглядел ничего, кроме серой дымки.

Вот он — ответ на его призыв. Пора было исполнить собственное решение. Григорий шагнул к лестнице, остановился, бросил взгляд на свою спутницу. Погруженная им в магический сон, Тереза проснется только тогда, когда он сам разбудит ее, или не раньше, чем через несколько часов. А к этому времени его уже здесь не будет.

Григорий не спускал глаз с Терезы. Вернулся, опустился на одно колено, взял ее за руку, поцеловал пальцы, нежно коснулся губами ее губ — и все. Он не собирался овладеть ею, хотя, наверное, видел ее в последний раз.

— Я всегда буду заботиться о тебе, — прошептал он, встал и, чувствуя себя в высшей степени по-дурацки, вернулся к подножию лестницы. На этот раз он не стал медлить и пошел вверх по ступеням, решительно сжав губы и распрямив плечи.

То, что он увидел, когда его голова показалась над крышей вагона, поразило его настолько, что он чуть было не спустился назад.

Он ожидал совсем не такого зрелища. Город уже исчез вдали. Судя по освещенности, солнце клонилось к закату, но почему-то его не было видно. Поезд мчался вперед с головокружительной скоростью. Рельсы терялись за горизонтом. Пейзаж? Нет никакого пейзажа. Поезд мчался сквозь пустоту, сквозь бескрайнее море пустоты. Григорий подтянулся, выбрался на крышу вагона, и ветер растрепал его волосы.

Негромко звучала какая-то странная музыка, придавая происходящему абсурдность и нервное напряжение. Она была настолько вызывающей, что Николау невольно и сам напрягся. Странно… Куда уж напрягаться сильнее — он ведь и так страшно нервничал, когда взбирался по лестнице.

«Это все — просто сон», — напомнил он себе.

— Скорость — вот ведь прелесть, правда, — промурлыкал за спиной знакомый голос. — О, я просто обожаю быструю езду!

Ближе к концу вагона на крыше восседал Фроствинг. На него, похоже, никак не действовал встречный ветер, силой приближавшийся к урагану. Грифон даже крылья раскинул!

— Ну, как тебе добавленные мной к этому зрелищу нюансики? Только для тебя стараюсь, ты же знаешь!

Музыка была очень красива, но слишком сильно волновала, а отсутствие пейзажа и вообще сбивало Григория с толку. Поезд того гляди мог кануть в небытие.

— Видал я и лучшие шедевры… к тому же наблюдать за окрестностями предпочитаю из окна купе.

— Да что ты? Бедняжечка Григорий! Ты и не представляешь, каких восторгов лишаешь себя при этом! Правда, ты и так лишен многих восторгов, верно? Всегда боишься, что кто-то следит за тобой… ну а если это так и есть, то что? Ты ведь мог бы шутя играть целым миром, если бы пожелал.

— Даже имей я такую силу, я бы не воспользовался ею ради этого.

Грифон поморщился.

— Ну да, ты для такого слишком зануден, порезвиться от души не умеешь.

Мимо поезда промчалось нечто огромное, но что бы это ни было, оно успело исчезнуть, когда Григорий обернулся. Он хотел было спросить, что это было такое, у своего мучителя, но тут же передумал. Даже если ожившая статуя знача, что это такое, вряд ли бы она ответила честно и откровенно.

Ничего не оставалось, кроме как сразу заговорить о деле.

— Я хочу заключить с тобой сделку.

Невзирая на хлещущий по щекам ветер и раздражающую музыку, голоса звучали без помех.

— Сделку? Со мной? Это что-то новенькое! Неужели ты так невыразимо соскучился по мне, что желаешь видеть меня почаще? — Когти грифона ерзали по металлической крыше вагона, оставлял на ней глубокие царапины. — Или ты пришел, чтобы предложить мне еще немножечко твоих вкусненьких, сочненьких воспоминаний в обмен на твое освобождение? — Грифон переступил с лапы на лапу, словно приготовился к прыжку. — Такого угощеньица я уже давно не отведывал, милашка Григорий!

Музыка саккомпанировала последним словам грифона. Григорий уже был готов попросить каменного демона сделать так, чтобы нервическая мелодия утихла, но Фроствинг предпочел прибавить громкости.

Николау предостерегающе поднял руку. Фроствинг отступил и хихикнул:

— Ой, да… что это я? Нельзя становиться слишком беспечным, когда для тебя то и дело готовят всякие препоны, ловушки и злые шутки…

— Тебе ли говорить о злых шутках! Ты ведь сыграл злую шутку с Петером Франтишеком? А увертюру к ней ты исполнил, когда в первый раз навестил меня в гостинице.

Фроствинг пожал плечами — пожалуй, несколько смущенно.

— Я тебя предупредил насчет глупцов… ну а наш друг Петер был одним из самых величайших глупцов на свете. Когда кто-то так безоговорочно, безоглядно верит в собственную славу, его непременно ждет полный крах! — Грифон склонил голову вперед. — Тебе тоже стоит прислушаться к этому предупреждению, дружище.