— Но как? — вырвалось у Григория. Он вздрогнул, кубок качнулся и пролил немного вина на пол. — Как вы смогли не повиноваться ему?

Немного приподняв руку, Петер Франтишек указал на него пальцем. По коже у Григория поползли мурашки. Таинственная сила — мрачная и алчная — подбиралась к нему. Ему хотелось отшатнуться, отстраниться от нее. Он прибегнул к своему дару — и сила отошла. У Григория немного кружилась голова.

— Скажем так: я располагал необходимыми для этого знаниями и силой, — отвечал Франтишек. — Но при всем том это стоило мне немалого труда. Мое могущество пришло ко мне с наступлением зрелости. Чем я так отличаюсь от других жертв грифона, я не знаю. Отличаетесь и вы. Возможно, есть и другие.

Франтишек продолжал свою мрачную повесть.

Недовольный тем, что, по его опасениям, явилось лишь случайной победой, он начал собирать сведения о доме и грифоне, не упуская ни единой мелочи. Его могущество росло, но и зов Фроствинга не смолкал. По прошествии некоторого времени Петер понял, что его собственные усилия подтачивают его сопротивление в критические моменты. Но он был не таков, чтобы сдаться.

В конце концов он придумал, как наилучшим образом использовать свой дар для противостояния зову.

Связанный взглядом указал на кресло, на котором сидел.

— Ему триста лет… а быть может, и больше. Изготовлено оно одним магом — видимо, итальянцем. Не стану рассказывать, для чего оно служило изначально, скажу единственное: сейчас это кресло служит мне щитом, закрывающим меня от зова. Кресло отражает его, скажем так. Когда я сажусь в него, мне не приходится столь напряженно думать о необходимости не поддаться искушению. Кроме того, оно помогает мне сосредоточить собственные силы, и я обретаю возможность делать многое, что было бы гораздо труднее сделать без этого кресла. — Франтишек усмехнулся. — Однако порой искушение становится слишком сильным, милейший Григорий. Вот почему я должен просить, чтобы меня связывали. Я ведь не могу предугадать, где и когда меня застигнет зов. И я не спасусь от него, если буду просто сидеть в кресле. — Он окинул глазами сдерживавшие его путы. — Такова неприятная необходимость. Каждый день я позволяю себе вставать и снимать путы всего лишь для самых насущных потребностей, не более.

Григорий попытался представить себе подобное существование. Безусловно, это было немыслимо трудно, но если выбирать между его собственной жизнью и жизнью Франтишека… Григорий был бы, пожалуй что, готов подумать, что лучше, а что хуже. Сидевший перед ним человек большей частью все-таки управлял событиями, а не наоборот, а Григорий о таком мог только мечтать.

— Вы и спите в кресле?

— У меня нет иного выбора, — отвечал Франтишек, и его серо-голубые глаза сверкнули. — В доме что-то происходит, милейший господин Николау, и это «что-то» вот-вот достигнет кульминации. Мне потребуется все могущество, которое я только сумею сконцентрировать. Только одно может спасти нас с вами от того, что мы станем жертвами нашего знакомца-грифона, — мы должны заставить его поклониться нам.

«Фроствинг кланяется мне в ножки»… О, о таком Григорий как-то раз возмечтал, но от мечты этой давным-давно отказался. Теперь же он мог только изумляться. Неужели Петеру Франтишеку действительно под силу одолеть вечного мучителя Григория?

И словно прочитав его мысли, связанный человек проговорил:

— Я могу одолеть его, но мне нужна ваша помощь, дорогой мой Григорий Николау. В одиночку я свел поединок с грифоном к ничьей. Победить его я смогу только с помощью сильного союзника. Такого союзника, как вы, у меня еще никогда не было.

Вероятно, из-за того, каким взглядом смотрел на него Франтишек, а быть может, из-за того, что Григорий помнил, что его накачали снотворным и предательски похитили, он машинально, не задумываясь, мысленно заменил слово «союзник» словом «марионетка». Григорий Николау достаточно неплохо разбирался в людях, чтобы судить, какое место ему отведено в планах этого субъекта, привязанного к креслу. Между тем он решил, что из предосторожности пока лучше сделать вид, что он Франтишеку поверил.

А безукоризненно одетый Франтишек снова забарабанил кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Тон его речи тут же изменился, голос зазвучал приглушенно. Странная смесь акцентов в выговоре сохранилась, но Григорий уже успел привыкнуть к этой особенности говора Франтишека.

— Давно ли он вам является во сне? — спросил связанный маг.

— С тех пор, как я себя помню, — ответил Григорий совершенно честно. Снабжать захватившего его в плен человека точными датами он не желал. — Я всегда полагал, что он существует только в моих снах. Когда же я увидел арку…

Франтишек прервал его усталым взмахом руки.

— Это все мне известно. Вы мне расскажите о том, чего не сказали женщине. Жаль, что вы так мало знаете о самом доме, но зато лучше знаете грифона… быть может, даже лучше, чем его знаю я.

В благодарность за то, что ему уже успел выложить Франтишек, Григорий был готов поделиться с ним кое-какими правдивыми сведениями. Он не собирался, безусловно, рассказывать ему столько, чтобы целиком и полностью раскрыть правду о себе — нет, не более того, чего хватило бы, чтобы Франтишек был удовлетворен ответом. Лгать он не станет. В отличие от многих, живущих в этом веке, Николау был связан кодексом чести. Кодекс безнадежно устарел и истрепался, но Григорий хранил приверженность ему. Кроме того, он подозревал, что на ложь у Франтишека особое чутье и врунов он не щадит.

Николау кивнул и со всей осторожностью приступил к ответу. Самое лучшее для него в данном случае было избегать упоминания о конкретных фактах, как и в разговоре с Терезой, вот только теперь для этого была совсем иная причина.

— Фроствинг мне знаком так давно, что я даже не в состоянии вспомнить, когда именно он посетил меня впервые.

И связанный хозяин, и его верный слуга слушали Григория с неподдельным, живым интересом. Николау выкладывал им то, что им хотелось услышать. Он подробнейшим образом описывал наступление видений, понимая, что это состояние хорошо знакомо Франтишеку, так что здесь он его на извращении фактов не поймает. Рассказывал о своих непрерывных переездах. На деталях до того времени, как поселился в Лондоне, не останавливался — обмолвился лишь о том, что предки его родом откуда-то из Восточной Европы.

При упоминании об этом Франтишек кивнул, но промолчал. Конрад демонстрировал точно такое же отношение к рассказу Григория, как его господин. Заметив, что господин пока доволен, Конрад немного успокоился и даже слегка подобрел. Но только слегка. Он вообще был не из тех людей, с кем Григорий мечтал бы сойтись на узкой дорожке вне зависимости от того, владел Конрад магией или нет.

Относительно похищения грифоном своих воспоминаний Николау умолчал. Скажи он об этом — сразу возникли бы вопросы, на которые он не осмелился бы ответить. Ведь Франтишек о подобных переживаниях не проговорился, из чего Николау сделал вывод, что тот страдал от грифона меньше него.

Свое повествование он закончил рассказом о гибели двоих людей, ворвавшихся в его гостиничный номер. Франтишек вовсе не удивился тому, что Фроствинг продемонстрировал способность проникать в реальный мир из мира видений, что заставило Григория задуматься: уж не обладает ли сам Франтишек таким даром?

И Франтишек, и Конрад крайне внимательно слушали весь рассказ от начала до конца.

— Не знаю, почему меня избрали… вернее говоря, обрекли, на такую участь.

Последняя фраза была самой искренней и правдивой из всего, что пока сказал Франтишеку Григорий. Он произнес их настолько убежденно, что ему показалось: Франтишек просто не сумеет ему не поверить. И когда связанный человек задумчиво кивнул, у Григория чуть было не вырвался вздох облегчения, но он удержался — это выглядело бы чересчур подозрительно. Он только сглотнул подступивший к горлу ком и стал ждать реакции. Рассказ получился длинным, и во рту у Григория пересохло, однако он по-прежнему не притрагивался к напитку в кубке.