По служебной записке Льва Курбатова меня перевели в шахтерскую бригаду, а на шахте назначили старшим инженером отдела капитального строительства. Пропуск для проезда в город у меня остался, и я не был связан ни с утренним, ни с вечерним разводом. Оклад дали большой – 2000 рублей, но на руки я получал 500, потому что 50 процентов от начисленного удерживали как у заключенного в пользу государства, 25 процентов вычитали за питание и обмундирование. После многих лет безденежья, я сам себе казался богачом и с удовольствием отдавал почти все деньги Мире.
Наш ОКС размещался в большой светлой комнате на первом этаже здания управления шахтой. В этой комнате, заставленной большими кульманами, кроме меня сидел весь «мозговой центр» ОКСа: начальник ОКСа Л. В. Курбатов, горный инженер Г. А. Кесс, я – старший инженер, и два техника. Так как готового проекта проходки скипового ствола у нас не было, нам пришлось заниматься проектированием достаточно сложного хозяйства по проходке ствола глубиной 800 метров. Мы должны были выпустить целую груду чертежей и составить тома расчетов. Их, в основном, выполнил Курбатов. Мы с Кессом, по большей части, только чертили и целыми днями не отходили от кульманов. Наши шкафы стали быстро наполняться чертежами, расчетами и различными документами по проходке. Содержать в порядке всю техническую документацию Курбатов поручил мне, я к этому делу отнесся очень серьезно, и из-за документов у нас не было ни одной накладки. Работали мы очень дружно, напряженно и по результатам успешно. Несколько лет назад скиповой ствол начали проходить, прошли около семидесяти метров, потом почему-то проходку бросили, ствол законсервировали и все оборудование постепенно растащили или разломали. Вначале мне было трудно, конечно, я этой работы не знал, но под руководством Курбатова и Кесса успешно справлялся со всеми делами. Надо отдать должное Курбатову – он был не только блестящим инженером, но и великолепным организатором. Он понимал, что успех нашего дела зависит только от людей, исполнителей, и сумел подобрать помощников, знающих и преданных делу... Курбатова привезли в Воркуту в 1939 году, работал он на многих шахтах комбината, знал многих шахтеров-специалистов, и его знали тысячи людей. Когда он кинул клич по шахтам: кто хочет к нему на проходку, – многие изъявили желание. Он составил списки всех отобранных, и их перевели в лагерь шахты № 29. Явились и вольные, из бывших зыков, кто не имел права выезда из Воркуты. Для всех проходчиков Курбатов был непререкаемым авторитетом, и хотя характер у него был крутой, я никогда не слышал о нем плохого или неуважительного слова.
Проходка ствола на большую глубину – очень опасная и сложная работа, на нее обычно шли только мужественные и физически сильные шахтеры-проходчики. Они так и именовались – проходчики-стволовики. Травм со смертельным исходом на проходке стволов всегда было больше, чем где-либо на шахте. Я всегда с уважением смотрел на наших проходчиков-богатырей, когда они поднимались в бадье на поверхность. У меня рост тоже не маленький, и хлюпиком никогда не был, но по сравнению с ними я казался просто травинкой-интеллигентом. Иногда кто-нибудь из них, дурачась, шутя поднимал меня на руки и, держа над открытыми лядами ствола, ревел могучим басом:
– Вот, Борисыч, закроешь плохо наряд – не собрать тебе косточек!
В нашем ОКСе работало около ста человек, и со всеми у меня были отличные отношения, они с большим уважением относились к моей работе, называли ее почтительно «наукой»... Шахтеры-стволовики за свои годы каторги все перевидали и пережили и ничего не боялись... Иногда я был полезен еще и потому, что помогал оформить на бумаге какое-либо приспособление, облегчающее их труд. Они на пальцах объясняли мне свою идею, а я под эту идею выполнял чертеж или расчет и заказывал приспособление в мехцехе. Курбатов очень поощрял рабочую инициативу и на премии не скупился.
С учетом особой трудности и опасности проходки стволов, рабочий день у проходчиков длился всего шесть часов. Так как работа шла круглосуточно, было сформировано четыре бригады проходчиков по десять-пятнадцать человек в каждой, работа оплачивалась сдельно, и все были заинтересованы в максимальной выработке. Породу нагора поднимали бадьей емкостью ровно один кубометр, и значит, сколько подняли бадей, столько кубометров и составила выработка. Сечение ствола известно – пять метров. И если в дневную смену количество поднятых бадей определяли без особого труда, то в ночное и вечернее время сосчитать поднятые бадьи было трудно, а так как маркшейдерский замер проходки выполнялся только в конце месяца, то и недоразумений с проходкой было хоть отбавляй. Курбатов решил сделать счетчик по учету бадей и, так как он у него что-то не получался, предложил проявить изобретательскую смекалку всем сотрудникам и шахтерам ОКСа. Неожиданно я нашел наипростейшее решение: в электрическую линию, питающую главную подъемную машину, я включил самопишущий амперметр, который круглые сутки записывал все, что делала машина. Все инженеры шахты приходили смотреть на наш самописец и советовали подать мне заявку на изобретение, но сам я считал, что мое «изобретение» не такое уж выдающееся, и подавать заявку не стал. Курбатов был прямо в восторге от счетчика и утром, придя на работу, первым делом изучал бумажную ленту самописца. После установки счетчика все споры и недоразумения по проходке ствола прекратились в тот же день. Нельзя не сказать, что благодаря энергии, профессиональным знаниям и огромному опыту Курбатова на нашем участке не произошло ни одной серьезной травмы, если не считать одного отрубленного пальца, в то же время у шахтеров-добытчиков травмы, даже со смертельным исходом, были довольно обыденным явлением. В нашем коридоре, в самом конце, находилась санчасть шахты, и мы частенько видели, как мимо нашей двери двое санитаров тащат носилки с шахтером, и мы уже знали, что если лицо закрыто белой простыней, значит, несут мертвого...
Держа слово, данное мне при поступлении на работу, Курбатов ежемесячно писал в лагерь, что заключенный Боровский отлично работает и имеет право на зачеты из расчета три к одному.
С Мирочкой мы виделись теперь редко, я все же остерегался ездить в город с ночевкой, но поболтать по телефону нам удавалось почти ежедневно. Ее учеба в Политехническом институте шла очень успешно, у Миры были великолепные способности к математическим дисциплинам. Я очень радовался за Миру, у нее, кроме цели дождаться меня, появилась еще одна цель – получить диплом инженера...
В общем, в ОКСе я работал с интересом и даже, пожалуй, с удовольствием, хотя порой бывало очень уж трудно. Частенько мне приходилось надевать шахтерскую робу и спускаться либо в наш ствол, либо в шахту и проверять, так ли все делается, как мы напроектировали...
В тяжелых трудах и заботах время бежало быстро и незаметно, прошла еще одна лютая заполярная зима, и как-то летом в теплый день я решил навестить Миру, а заодно побывать в своем бывшем «доме» – в лагере шахты «Капитальная». Я позвонил капитану Токаревой и попросил выписать мне пропуск в лагерь, она любезно обещала. Сперва я пошел повидаться с Мирой в Проектную контору, которая теперь размещалась в новом замечательном здании на территории шахты. По дороге я вспомнил, что на заднем дворе шахты, где никто и никогда не ходит, растут великолепные ромашки, и я решил подарить букет Мире, которая, как все женщины, обожает цветы. Подойдя к предупредительной зоне, я начал рвать ромашки, выбирая крупные и высокие. Как часто бывает в жизни, самые соблазнительные цветы росли у самой вышки, то есть там, где взять их было нельзя. Шаг за шагом я все ближе и ближе подходил к запретной черте. Солдат на вышке беспокойно задвигался и несколько раз нарочито громко закашлял... Еще несколько шагов, еще шаг, и наконец солдат не выдержал:
– Куда прешь, мужик? Давай назад!
И тут меня обуял азарт, в обыденной жизни мне совершенно не свойственный. Неужели солдат застрелит меня теперь, когда околел Сталин, когда лагерная система трещит и разваливается по всем швам... Когда Речлага давно уже не существует, когда многие тысячи заключенных уже получили свободу, а остальные ждут ее со дня на день... Неужели выстрелит? И я еще делаю шаг, еще шаг, протягиваю руку за цветком, и еще полшага, до проволоки осталось всего ничего – протянуть руку... И тут я вижу, солдат вскидывает автомат, затвор сухо щелкает. Я понял, что солдат выстрелит... Я выпрямился, посмотрел на «человека с ружьем» в упор и медленно с огромным букетом ромашек отошел от зоны... Умом Россию не понять...
