В течение первой недели репетиций Нива трижды звонила господину Д.
— Похоже, все устроилось, но я немного тревожусь. Хаси чего-то не хватает, все слишком совершенно, все слаженно, а для концерта этого недостаточно, слушатели начнут засыпать или покидать зал. Хаси не совсем, кажется, понимает, что ему придется играть перед тысячами людей.
Господин Д. неустанно повторял ей одно и то же:
— Пусть он сам все решает, тебя это не касается. Музыканты не обязаны безропотно повиноваться его указаниям.
В семь вечера высокорослая кухарка звала их ужинать. Музыканты могли заранее заказывать блюда, но, за исключением Джона Спаркс Симода, соглашались есть что дают. Симода считал себя гурманом и купил к своим закускам несколько ящиков вина. Он выглядел как обычный японец, но волосы у него были седоватые, а кожа бледной, с проступающими сквозь нее голубыми жилками. Его отличала повышенная чистоплотность, и как-то, когда он увидел под ногтями у Мацуяма грязь, его чуть не стошнило от отвращения. В отличие от остальных, Симода нескоро заканчивал ужинать. За столом с ним оставалась только Нива, она единственная выносила его разглагольствования о фарфоре, лакированных изделиях, резных предметах из слоновой кости и прочих раритетах эпохи Цинь.
После ужина пару часов отдыхали. В это время Хаси смотрел видео, изучая световые эффекты, которые можно использовать во время концерта: сферические или кривые зеркала, лазер, стереофильмы, проецируемые на куполообразный потолок. Хаси выбрал фильм с разделываемой свиньей крупным планом и насосом, выбрасывающим блестящие металлические стружки, о чем тут же сообщил команде осветителей.
В перерыв Мацуяма Юдзи отправлялся на прогулку. Иногда он загорал и купался в море. Китами тем временем выдавал гаммы на саксофоне. Симода играл в одиночку в китайские шахматы. Тору названивал своему дружку, смотрел телевизор или пытался сделать Нива новую прическу. Он был несколько разочарован и удручен тем, что никто из музыкантов не играет в маджонг. Токумару читал книги об искусстве разбивки садов или приглашал к себе массажистку из ближайшего заведения, после чего ненадолго засыпал. Потом продолжались репетиции, которые заканчивались к трем часам ночи.
Когда Нива и Хаси оставались в своей комнате одни, она принималась его укорять:
— Возможно, «Traumerei» в ее нынешнем виде тебя устраивает, но скоро она наверняка развалится. Группа только что возникла, а кажется, будто вы выступаете вместе уже много лет. Совершенно холодная музыка, вы играете как покойники.
— Согласен, — сказал Хаси, которому на самом деле их исполнение нравилось не больше, чем в начале. — Я все прекрасно понимаю, но не знаю, как исправить. Вначале все казались мне такими славными, и мне не хотелось ни во что вмешиваться, а сейчас я подозреваю, что меня просто дурачат. Как ты считаешь, нам лучше выступать группой или индивидуально? — спросил он. — Боюсь, что слишком много времени уйдет у нас на выяснение отношений.
— Не думаю. Во время концерта ты будешь управлять огромной толпой, и все внимание публики будет направлено на тебя. Пойми, что тебе придется удерживать внимание тысяч людей, они будут чувствовать, как ты сжимаешь их в объятиях, а потом отпускаешь, становишься их всеобщим любовником, способным попеременно то притягивать их, то отталкивать. Это особый вид власти, можно сказать, магия! Как же тот, кто не может держать в руках своих музыкантов, сможет удержать в руках публику?
— Нива, я боюсь, — сказал Хаси.
— Чего ты боишься?
— Мне часто кажется, что меня затащили на вершину горы, и я смотрю оттуда вниз.
— А что ты делаешь на вершине?
— Пытаюсь взлететь и, словно крылья, расправляю руки.
— И у тебя получается?
— Вначале получается, но потом я чувствую усталость и падаю. Это ужасно, потому что весь мир начинает надо мной смеяться.
— Если ты сейчас струсишь, все для тебя будет кончено.
— Я знаю, но иногда спрашиваю себя: а что, если все давно уже кончилось, но никто мне об этом не сказал? Если честно, Нива, я боюсь до смерти.
— Что тебя терзает? То, что ты так быстро стал знаменитым?
— Да, слишком быстро. У других годы ушли на то, чтобы стать знаменитыми, как это бывает с боксерами и звездами эстрады, но они так и не достигли вершины, а я даже не карабкался, чтобы там оказаться, меня доставили на вертолете. Я стал знаменитым не благодаря усилиям или таланту, а потому, что родился в камере хранения, а Кику убил свою мать. Нива, пойми, я кажусь себе самозванцем и не знаю, долго ли смогу это выдержать. У меня нет таких сил, как у людей, которые потратили многие годы, чтобы самостоятельно подняться на вершину.
— Глупый, зачем беспокоиться о том, что может случиться через несколько лет? Только безумцы дрожат от мысли, что скоро умрут, хотя еще живы.
Хаси забрался в постель к Нива. Выразив в словах свои опасения, он немного успокоился. Нива губами заставила его зажмуриться и начала рассказывать историю:
— Давным-давно жил славянский царь по имени Фруксас. Сначала он был простым пастухом, но обладал умом и храбростью, и ему удалось покорить всех своих врагов и стать царем. Он провел в царстве оросительные работы, ввел новые способы разведения скота, завоевал окрестные земли. Все вокруг восхищались его неукротимой энергией и талантом. Но однажды царица завоеванной им державы задала ему вопрос: «Если ты достиг всех целей в жизни, чего тебе остается ждать еще?» И как ты думаешь, что ответил Фруксас? Он ответил, что его целью является завершить свою земную жизнь.
Хаси оборвал ее рассказ и погладил бок Нива. Кожа была мягкой и гладкой, смазанной кремом, а сверху увлажнителем. Хаси вспомнил, что два дня назад Тору говорил ему: «Мужчины напоминают пресмыкающихся, а женщины — фрукты. Когда откусываешь фрукт, ощущаешь вкус корней дерева, на котором он вырос, вкус земли, воздуха и солнца. Обнаженное тело женщины подобно зрелому плоду. Когда касаешься его пальцем, он слегка краснеет и откликается на прикосновение, но он еще прикреплен к дереву, к земле. А голая плоть пожилой женщины напоминает свиной окорок или, если тебе больше нравится, персиковое суфле, наполненное сахаром и желе, липким и тягучим. Не знаю, как бы ты справился с такой старушкой, но я не смог бы, меня бы стошнило…»
Нива опустилась на четвереньки, чтобы полизать промежность Хаси. Ее смазанные кремом ягодицы колыхались перед его глазами. И вдруг Хаси вспомнил женщину, которая рыдала во время процесса над Кику. Ему хотелось прикоснуться к ее маленьким грудям, торчащим под облегающим платьем. Если бы он вонзил в ее тело ногти, ее кожа покраснела бы. От таких воспоминаний он возбудился, а Нива начала часто дышать. Из ее лона капало желе с примесью сахара. Он понял, что, вероятно, из-за того, что он не оставил на ее коже кровоточащих царапин, его победа над Кику была неполной.
— Я устал, ухожу, и больше на меня не рассчитывайте, — выпалил Мацуяма Юдзи на вторую неделю репетиций и бросил медиатор на пол. Хироси Китами потребовал, чтобы он продолжал репетировать. Но тот вырвал микрофон из гитары, ткнул пальцем в Хаси и заявил:
— Это ты во всем виноват! — после чего выбежал из студии.
Никто и не пытался его задержать. Все, включая Хаси, предвидели, что именно так и кончится. Нива его предупреждала, и Хаси несколько раз пытался изменить свою манеру исполнения, но музыка «Traumerei» с каждым днем становилась все более приглаженной, а группа — все холоднее и бездушнее.
— Ну и что же нам теперь делать?
— Ты же знаешь, что я тебя люблю, — сказал Тору, подергивая струны бас-гитары. — Ты славный парень, классно поешь, не только я, все мы к тебе прекрасно относимся, и нам понятно, чего ты хочешь добиться. Если бы мы не были с тобой согласны, мы не подписали бы контракт. Мне понятно, чего ты хочешь: создать настроение, которое вгонит слушателей в расслабуху, после чего взбудоражить их внезапными выплесками и яростными ритмами, пробудить из полузабытья, и тогда они поймут, что выхода нет, и окажутся перед мрачной, заполненной склизкими, мерзкими червями бездной, подобной которой они никогда не видели и из которой, возможно, нет выхода. Они будут пристально рассматривать этих червей, подавляя в себе омерзение, и те в одно мгновение превратятся в светлые пятна. И тогда слушатели вслед за пятнами спустятся в подводную пещеру и выплывут через нее в изумрудное море. Это ты нам объяснял, мне кажется, я понял твою мысль. Безупречный звук существует только то мгновение, пока он заключен в этом мрачном гроте. Тогда мне кажется, что я понимаю, чего тебе хочется — на мгновение оказаться в этом гроте, потому что музыка исходит оттуда. Она пребывает в глубине грота, твоя музыка завязла там, и ты никак не можешь понять, что нужно делать и как оттуда выбраться. И мы тоже не знаем, как тебе помочь.
