Если решение принято, ничего сложного больше нет. Главное – отделиться от тела, отбросить то, чем мы являемся, и превратиться в лишенную субстанции точку зрения. И тогда можно проходить через любые стены. Перелетать через любые пропасти. Став самой обычной точкой, мы прошиваем экран насквозь. Когда проходишь сквозь стену или переносишься через пропасть, все вокруг искажается, разваливается на части и на какой-то миг перестает существовать. Белый свет обращается в идеальную, без каких-либо примесей пыль и разлетается в разные стороны. А затем мир сотворяет себя заново. Мы обретаем новую сущность и принимаем новую форму. И все это – за ничтожную долю секунды.

И вот мы на той стороне. В комнате, которую раньше видели на экране. Оглядываемся и проверяем, что происходит. По запаху ясно: здесь тысячу лет не убирали. Окна закрыты наглухо: пыльный, холодный воздух даже не шелохнется. Тишина такая, что звенит в ушах. Вокруг – ни души. Ничто не скрывается по углам. А если скрывалось, то уже куда-то исчезло. Сейчас в этой комнате – только мы и спящая девушка.

На кровати посреди комнаты спит Эри Асаи. Знакомая кровать, знакомое одеяло. Мы приближаемся и смотрим спящей в лицо. Пристально изучаем каждую деталь. Теперь, когда мы стали точкой зрения, мы можем лишь пристально изучать. Изучать, собирать информацию и, по возможности, делать выводы. Мы не можем коснуться ее рукой. Не можем заговорить с ней. И даже слабым намеком дать ей понять, что мы существуем.

Щека Эри легонько дергается. Рефлекторно, словно отгоняя невидимую мошку. Два-три раза подрагивает правое веко. Идеальная гладь ее забытья нарушается. Бессловесный обрывок мысли, шевельнувшись в глубинах сознания, задевает другой такой же, – и по лицу пробегает едва заметная рябь. Мы следим, не отрываясь. Несомненно, все это – часть какого-то более сложного процесса. Вот где-то в другом участке мозга снова происходит нечто похожее – и Система Осознания Себя наконец-то включается. Иными словами, девушка начинает просыпаться.

Пробуждение наступает долго, но неотвратимо. Несколько раз система в нерешительности зависает – и все же упорно, шаг за шагом продолжает реализовывать заложенную в нее программу. Паузы для выполнения операций делаются все короче. Признаки жизни, поначалу заметные лишь на лице, видны уже по всему телу. Вот приподнимается плечо, а из-под одеяла показывается маленькая ладонь. Левая рука просыпается быстрее правой. Пальцы размораживаются в отдельном режиме: беспокойно разгибаются, словно чего-то просят. Юрким зверьком пробегают по одеялу вверх, к самому горлу. И робкими касаниями проверяют, кому же они принадлежат.

Наконец открываются веки. И тут же зажмуриваются, ослепленные белой лампой на потолке. Сознание девушки не желает просыпаться. Оно хочет навеки оставить Эри Асаи в мягкой таинственной глубине, принадлежащей лишь ей одной. Но глаза ее требуют яви – нового, природного света, которого им до сих пор не хватало.

Две силы борются внутри этой женщины. Эти силы почти равны. Но та, что задала установку на пробуждение, все-таки побеждает. Веки снова открываются. Медленно и с опаской. Слишком яркий свет. Слишком наглая лампа. Подняв руку, Эри заслоняет глаза ладонью и поворачивает голову на подушке.

Время идет. Еще три-четыре минуты она лежит в кровати недвижно. И ладонью по-прежнему закрывает глаза. Неужели снова заснула? Да нет. Скорее пытается осознать, где находится. Как человеку, попавшему в барокамеру с измененным давлением, ей нужно время, чтобы освоиться. Принять все эти метаморфозы, которые случились, пока она спала. Похоже, ее немного мутит. Эри глубоко вздыхает несколько раз, и тошнота отступает. Остается лишь боль. Бедняжка так долго спала в одной позе, что судорогой сводит все тело.

Время идет.

Эри Асаи садится на постели и рассеянно смотрит по сторонам.

«Какая огромная комната! – думает Эри. – И никого… Где я? Как здесь очутилась? Надо вспомнить…»

Бесполезно. Воспоминания обрываются, как трухлявые нитки.

«Ясно одно: до сих пор я, кажется, здесь спала…»

Доказательства?

«Кровать, на которой сижу, и пижама, которая на мне. Кровать моя, пижама тоже. Это уж на сто процентов. Но комната – не моя!… Все тело как деревянное… Если я и правда спала, то, наверное, ужасно глубоко и долго».

Но сколько?

«Понятия не имею…»

Она пробует вспомнить. Так отчаянно, что морщится от боли в висках. И наконец решает вылезти из постели. Босые пятки осторожно касаются пола. На девушке голубая пижама из тонкого скользкого шелка. В комнате зябко. Стянув с постели тонкое покрывало, Эри заворачивается в него с головой. Пытается идти – и чуть не падает: ее мышцы забыли, как это делается. Кое-как, шажок за шажком, она передвигает ноги по гладким плиткам линолеума. Строгие плитки словно досматривают ее с ног до головы, вопрошая: «Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?» Но на эти вопросы она, конечно, ответить не в состоянии.

Доковыляв до подоконника, Эри кладет руки на раму и смотрит в окно. Однако там не на что смотреть. За стеклом – лишь абстрактная пустота без объема и цвета. Эри протирает глаза, глубоко вздыхает, снова смотрит. Ее взгляд опять проваливается в пустоту. Она пробует открыть окно. Рама не поддается. Эри переходит от одного окна к другому, но тщетно. Эти окна позабивали словно гвоздями. «Может, я плыву на корабле? – приходит ей в голову. – Тогда понятно, почему меня так качает… Да, наверное, это какой-то большой пароход. А окна закрыты, чтобы волны не попадали в каюты…» Эри пытается различить гул судовых машин и плеск воды за окном. Но слышит только звенящую тишину.

Очень долго она ковыляет по периметру огромной комнаты, держась за стены и трогая все выключатели. Но что ни нажми – ничего не меняется, а белые лампы в потолке не гаснут ни на секунду. Двери в комнате две. Самые обычные, обитые пластиком. Она поворачивает ручку, но та прокручивается вхолостую. Как и на соседней двери. Что толкай эти чертовы двери, что тяни на себя, – не сдвинуть ни на миллиметр. Эти двери и окна, точно сторожевые псы, окружили Эри с единственной целью: убить в ней всякую надежду отсюда выбраться.

Собравшись с силой, Эри колотит по двери кулаками. Вдруг кто-нибудь услышит? Но странное дело – грохота не получается. Как ни стучи, звук настолько слабый, что она и сама его еле слышит. Никому снаружи (даже если там кто-то есть) отзываться на это жалкое царапанье и в голову не придет. Бедняжка только отбивает себе руки. Ее снова подташнивает. Тело качает еще сильнее, чем прежде.

Мы замечаем, что этот зал похож на офис, в котором ночью работал Сиракава. Очень похож. А возможно, это он и есть. Правда, теперь совершенно пустой. Мебель, компьютеры, инвентарь – все куда-то исчезло. Лишь белые лампы на потолке те же самые. Люди вынесли отсюда все до последней мелочи, заперли за собой двери и забыли об этой комнате навсегда, как забывают о городах, опустившихся на дно моря. И только звенящая тишина да едкая пыль, пропитавшая стены, напоминают девушке и нам с вами о том, что Время еще существует.

Покачнувшись, Эри хватается рукой за стену. Закрывает глаза и ждет, когда пройдет тошнота. Затем открывает глаза – и подбирает с пола какой-то предмет. Карандаш. Простой карандаш с ластиком и надписью на боку: «Veritech». Точно таким же писал Сиракава. Грифельный кончик совсем затупился. Эри подносит карандаш к глазам и долго разглядывает. Слово «Veritech» ни о чем ей не говорит. Что это? Имя здешней компании? Название карандашной фабрики? Непонятно. Эри чуть заметно качает головой. Кроме этого карандаша, никакой подсказки о том, что это за помещение, у нее нет.

Но больше всего непонятно, как она здесь очутилась. В таком странном месте она не бывала ни разу в жизни. Эта комната ей абсолютно ничего не напоминает. Кому взбрело в голову ее сюда притащить?

«А может, я уже умерла? – думает Эри. – И так выглядит мир после смерти?» Она садится на кровать и задумывается. Да нет, ерунда! Она вовсе не чувствует себя мертвой! Да и на загробный мир эта комната не похожа. Хотя бы потому, что никакого спасения здесь, кажется, не предлагают. Может, ей все это снится? Да нет же. Для сна все слишком последовательно. Слишком ярко, слишком много мелких деталей. И можно пощупать любой предмет… Эри стискивает карандаш и тычет им в распахнутую ладонь. Больно. Кончиком языка лижет ластик и чувствует вкус резины.