24

— Решил уехать из города, — сказал Крыса Джею.

Было шесть вечера, бар только что открылся. Стойка навощена, в пепельницах ни единого окурка. Ряды начищенных бутылок этикетками вперед, треугольники новых бумажных салфеток, солонка и бутылочка табаско на маленьком подносе. Джей смешивал соусы в трех специальных мисках, и в воздухе плавали брызги чесночного тумана.

Фраза прозвучала за постриганием ногтей над пепельницей.

— Уехать?.. Куда уехать?

— Не знаю… В другой город… Не очень большой…

Джей взял воронку, перелил все три соуса в три бутылочки, поставил их в холодильник и вытер руки полотенцем.

— И что ты там будешь делать?

— Работать.

Крыса достриг ногти на левой руке и разглядывал пальцы.

— А здесь что, нельзя?

— Нельзя… Пива хочу.

— Угощаю.

— Благодарю.

Крыса медленно налил пива в охлажденный стакан, одним глотком отпил половину.

— И не спрашиваешь, почему здесь нельзя?

— Мне кажется, я понимаю.

Крыса прищелкнул языком.

— В том-то и дело, Джей. Здесь каждый все про тебя понимает — уже не надо ни вопросов, ни ответов. И никто отсюда ни ногой. Даже не хочется говорить, но… По-моему, я здесь сильно подзадержался.

— Ну, может быть, — помолчав, сказал Джей.

Крыса сделал еще глоток и начал состригать ногти на правой руке.

— Я ведь много думал. В конце концов, везде то же самое, это наверняка. Но я все равно уеду. Даже если там то же самое.

— И больше не вернешься?

— Ну, вернусь когда-нибудь. Рано или поздно. Это же не побег…

Крыса протянул руку к блюдцу с арахисом, расколол морщинистую скорлупку, бросил в пепельницу. Взял салфетку, вытер место на стойке, запотевшее от холодного стакана.

— Когда уезжаешь?

— Завтра, послезавтра, не знаю. Постараюсь в ближайшие три дня. Уже собрался.

— Не ожидал…

— Ага… Ну, тебе-то от меня одно беспокойство было…

— Всякое бывало, — кивнул Джей, протирая сухой тряпкой стаканы в буфете. — Но ведь прошлое — это прошлое, вспоминается, как сон…

— Возможно. Только боюсь, придется долго ждать, пока я тоже приду к такой мысли.

Джей подумал и усмехнулся.

— Да уж… Иногда забываешь, что у нас двадцать лет разницы.

Крыса перелил остатки пива в стакан и медленно выпил. До такой степени медленно он пил пиво впервые.

— Еще бутылку?

Крыса помотал головой.

— Нет, не надо. Я вот эту выпил как свою последнюю. Как последнюю здесь.

— Больше не придешь?

— Думаю, нет. Тяжело будет.

Джей рассмеялся.

— Но когда-нибудь увидимся еще?

— Когда увидимся, ты меня не узнаешь.

— По запаху пойму!

Крыса еще раз не спеша посмотрел на постриженные ногти. Насыпал в карман остатки арахиса, вытер салфеткой рот — и встал с табурета.

Ветер дул беззвучно, он будто скользил по просветам в темноте. Мелко тряс ветви деревьев над головой, методично срывал с них листья и бросал вниз. Упав с сухим шорохом на крышу машины и покружив по ней, листья съезжали по лобовому стеклу и скапливались у крыла.

В рощице кладбищенского парка Крыса был один. Растеряв все слова, он глядел сквозь лобовое стекло. В нескольких метрах впереди терраса обрывалась — дальше был темный воздух, море и огни ночного города. Ссутулившись, не выпуская руля и не шевелясь, Крыса безотрывно смотрел на одну точку в пространстве. Кончик незажженной сигареты, зажатой меж пальцев, рисовал в воздухе сложные, бессмысленные узоры.

После разговора с Джеем Крыса снова был в прострации. Плохо связанные друг с другом потоки сознания разбежались в разные стороны, и Крыса не знал, сойдутся ли они снова. Черная река рано или поздно фатально впадает в безбрежное море — тогда ее рукава уже не сходятся. Двадцать пять лет, прожитых только для этого… Зачем? — спрашиваешь самого себя. Не понять… Хороший вопрос, а ответа нет. На хорошие вопросы никогда не бывает ответов.

Ветер усиливался. Он уносил в далекие миры слабое тепло человеческих занятий и зажигал бесчисленные звезды в освободившейся холодной темноте. Крыса оторвал руки от руля, покатал сигарету в губах и, словно вспомнив, чиркнул зажигалкой.

Немного болела голова. И чудились чьи-то холодные пальцы, сдавившие виски. Крыса тряс головой, прогонял мысли. Это помогало.

Вынув большой дорожный атлас, он медленно переворачивал страницы. Вслух зачитывал названия городов — подряд, какие попадались. Большей частью маленькие, с незнакомыми названиями, они тянулись вдоль дорог без конца и края. После нескольких страниц на Крысу вдруг нахлынула гигантская волна усталости, скопившейся за последние дни. В крови поплыли медленные остывшие сгустки.

Хотелось уснуть.

Сон все вычистит, так казалось. Стоит только поспать…

Он закрыл глаза — и в ушах зашумели волны. Зимние волны, что бьются о волнолом, протискиваясь меж бетонных блоков тонкими струями.

Можно больше никому ничего не объяснять, подумал Крыса. Морское дно теплее любого города. Там, наверное, только покой и тишина. Все, больше ни о чем не хочу думать. Больше ни о чем…

25

Пинбольный гул разом и навсегда исчез из моей жизни. Вместе с ним ушли мысли о тупике. Конечно, это еще нельзя считать Окончательной Развязкой, достойной короля Артура и рыцарей Круглого Стола. До развязки пока далеко. Когда лошади истощены, мечи поломаны и доспехи в ржавчине, я лучше поваляюсь на лугу, сплошь заросшем кошачьей забавой, спокойно слушая ветер. А потом пойду туда, куда должен пойти — будь то дно водохранилища или холодильник птицефермы.

Эпилог здесь возможен разве что символический — как бельевая веревка под грозовой тучей.

Вот он.

Близняшки купили в супермаркете коробку ватных тампончиков. Триста палочек, обмотанных ватой и уложенных в коробку. Когда я вылезал из ванны, девчонки усаживались по обе стороны от меня и принимались чистить мне сразу оба уха. Это у них получалось здорово. Я любил сидеть с закрытыми глазами, прислушиваясь к деловитому шуршанию тампончиков и потягивая пиво. Но однажды случилось так, что в самый разгар процедуры я чихнул. И моментально потерял едва ли не весь слух.

— Меня слышишь? — спрашивала правая.

— Чуть-чуть, — отвечал я. Собственный голос звучал где-то в глубине носа.

— А меня? — спрашивала левая.

— И тебя чуть-чуть.

— Нашел время чихать.

— Дурачина.

Я вздохнул. Точно две кегли разговаривали со мной с другого конца дорожки — самая правая и самая левая. Две кегли, оставшиеся несбитыми.

— Водички попей, вдруг поможет, — сказала одна.

— Какой еще водички!!! — заорал я.

Они все-таки заставили меня выпить чуть ли не ведро воды. От нее только живот раздулся. Боли в ушах не было — наверное, просто серу протолкнуло чихом в глубину. Другого объяснения в голову не приходило. Я достал из шкафа два фонарика, и девчонки долго светили мне в уши, напряженно всматриваясь вглубь.

— Ничего нету.

— Ни сориночки.

— Почему ж они не слышат?! — снова заорал я.

— Срок годности истек.

— Глухой теперь будешь.

Не слушая их больше, я взял телефонную книгу и позвонил ближайшему отоларингологу. Голос в трубке был еле различим, и говорившая со мной сестра посочувствовала мне. Приходите быстрее, — сказала она, — клиника еще открыта. Мы быстро оделись, выскочили на улицу и зашагали по автобусному маршруту.

Врач, женщина лет пятидесяти, вместо прически носила какие-то проволочные заграждения, но все равно выглядела располагающе. Открыв двери приемной, она двумя хлопками заставила девчонок умолкнуть, потом предложила мне стул и без видимого интереса спросила, что случилось.

— Понятно, — сказала она, когда я все объяснил, — больше не кричите. — Достала огромный шприц без иглы, засосала в него побольше жидкости янтарного цвета, вручила мне какой-то жестяной мегафон и велела держать под ухом. Затем ввела шприц. Янтарная жидкость, как стадо зебр, ринулась мне в ухо, переполнила его и полилась в мегафон. Промывание повторилось три раза, потом в ухе потрудился ватный тампончик. Так же обработали второе ухо. Когда процедура закончилась, слух полностью вернулся.