Веспер приготовился прыгать. Где-то внизу мелькнула тень. Испуганные кони несли, не останавливаясь. Он смотрел на убегающую из-под его ног дорогу. Приготовился… Вдруг ноги сами оторвались от ступеньки, он понял, что летит.

Внезапно огромное дерево заслонило ему весь мир. Он едва успел вытянуть руки и страшно, на весь лес закричал.

Чья-то черная тень снова мелькнула перед его глазами.

— На помощь! — всхлипнул Винтроп, утирая слезы.

Пошел тихий дождь. Почему отец оставил его одного? В лесу было темно и холодно.

А вот и он — стоит на коленях и что-то рассматривает на земле.

Все-таки хорошо, что идет дождь: так отец не заметит, что он плакал. Отец не выносит слез. Особенно его слез.

Винтроп хотел было броситься к нему. Однако что это?

Та самая карета, которая разнесла их экипаж, лежит разбитая на земле, повсюду ее осколки. Неужели это дело рук Лукаса?

— Отец? — позвал он.

Ему стало страшно. Отец молчал и не замечал ничего вокруг, замерев в каком-то жутком оцепенении. Вдруг на некотором расстоянии Винтроп заметил еще двоих. Они были крепко привязаны к стволу дуба. Винтроп узнал их. Одним был дворецкий Харгров. Другого, в незнакомой ливрее, Винтроп видел впервые. Похоже, что с ними был и третий пленник, но ему, как видно по разорванным веревкам, удалось бежать.

— Они живы? — Винтроп, робко прикоснулся к отцу и положил руку ему на плечо.

Но Лукас Кэхилл не шелохнулся. Перед ним на разровненном куске земли были начертаны слова, от которых у Винтропа по спине поползли мурашки:

Шел 1942 год. Половина земного шара охвачена войной. Во всем мире люди воевали и гибли, сражаясь друг против друга.

А чем же занимается Грейс Кэхилл в то время, как на карту поставлена судьба человечества и мир летит в пропасть?

Она меняет пеленки.

«Да, да, именно пеленки», — сказала про себя Грейс, застегивая булавку. Здесь, в Европе, их называют на английский манер — «пеленки». Не подгузники.

Малыш Фиске захныкал, вырываясь из рук, но Грейс держала его крепко. Их дом в Монте-Карло стоял высоко над морем, и от берега к нему вела крутая каменистая тропинка, на которой легко споткнуться и кубарем полететь прямо в лазурные воды Средиземного моря.

«Камикадзе» — называла Грейс своего несмышленого братца. В честь этих безумных летчиков на Тихом океане, о которых прилетали сообщения даже сюда. Этот младенец рос настоящим сорванцом и каждый день норовил попасть в переплет. А теперь, когда он научился ходить, за ним нужен глаз да глаз. Недавно ему исполнился год, и Грейс не верилось, что прошло уже столько времени с тех пор, как…

Она научилась не давать волю слезам. Но легче от этого не становилось. Слезы подступали к глазам слишком часто, внутри все разрывалось. Как во время учебных полетов, когда самолет попадает в воздушную яму и кажется, что ты стремительно летишь вниз. Стоило только вспомнить мать, как все начиналось заново — ком в горле, слезы.

«У вас родился здоровый мальчик, — сказал врач, обращаясь к Джеймсу Кэхиллу. — Но ваша жена…» Он что-то говорил еще, но Грейс и Беатрис больше не слышали его. Весь мир вдруг превратился для них в один страшный, мученический стон отца. Он не проронил ни слезинки, но с тех пор изменился до неузнаваемости. Его стон сквозь стиснутые зубы, воспаленные глаза, изможденное лицо и громкое тяжелое дыхание были страшней самых горьких слез. Он скорее походил на измученного марафоном бегуна, который только что пришел к финишу, нежели на сломленного горем человека.

Таким он и остался в их памяти. Сразу после похорон отец исчез, и ни Грейс, ни старшая сестра Беатрис почти его не видели. Сестры так и не смогли разделить с ним горе. За последний год Джеймс Кэхилл появился в Монте-Карло всего лишь на пару дней. Сломленный смертью жены, он ни разу даже не взглянул на своего сына. Колесил по миру, ища спасения от постигшего его несчастья и бегая наперегонки с судьбой. Девочки месяцами не получали от него писем, разве что несколько простых открыток из каких-то далеких экзотических мест — Рио-де-Жанейро, Баффинова Земля, Улан-Батор.

Малыш Фиске вырвал из земли железные воротца для игры в крокет, и Грейс едва успела выхватить их у него из рук, пока он не выколол себе глаз.

И как можно так сильно любить ребенка, который превратил жизнь в сплошное мучение? Ведь из-за него умерла мать. Из-за него исчез отец. Перед глазами Грейс постоянно стояла одна и та же картина — Джеймс Кэхилл в последний раз открывает дверь и выходит из дома. Сказал, что уезжает всего на несколько дней, «просто по делам». Но вместе с ним отправлялся багаж — такой большой, что пришлось вызывать второе такси до аэропорта. Этого было достаточно, чтобы раскрыть эту неприкрытую, беспомощную ложь. Он подошел к ней, обнял ее на прощанье. Даже Беатрис заметила, что с отцом что-то не так.

Перед уходом он даже не заглянув в кроватку, где спал его новорожденный сын.

Фиске сердито захныкал, замахал ручками и потянулся к крикетным воротцам, которые Грейс держала высоко над головой. Не выдержав, она взяла малыша на руки, но он тут же стал вырываться и толкать ее своими крепенькими ножками.

Ничего. Когда-нибудь он вырастет и займет достойное место в обществе. И война эта когда-нибудь закончится, и папа когда-нибудь вернется домой. Какой странной стала ее жизнь — одни «когда-нибудь». И так мало «сейчас».

— И как только ты справляешься с эти зверенышем? — услышала она за спиной резкий голос.

Грейс повернулась и увидела на пороге дома Беатрис.

— Кто-то же должен, — пожала она плечами. — Жизель никогда не станет с ним возиться. А ты спроси лучше у своего папочки — как он оставил нас с этой бестолковой гувернанткой!

— Не смей так говорить об отце! — возмутилась Беатрис. — Или ты хотела, чтобы он притворялся и делал вид, что ничего не случилось? Между прочим, он потерял жену.

— А мы потеряли мать, — ответила Грейс.

— И все из-за него! — Беатрис ткнула пальцем в Фиске.

Грейс крепче прижала к себе братишку, защищая от ядовитого взгляда Беатрис. Как она может обвинять ни в чем не повинного младенца в смерти матери? Или ей станет легче, если все вокруг будут так же несчастны, как она? Они и до смерти Эдит Кэхилл были не особо близки, а теперь эта пропасть становилась шире с каждым днем.

Неужели Беатрис не видит, что людям вокруг нее тоже может быть больно. Может быть так же плохо, как и ей. И Грейс готова все отдать, лишь бы вернуть их счастливую жизнь, оставшуюся в прошлом. Когда еще была жива мама. Отдать все, чтобы исчезла эта боль, которую не смог выносить отец, и потому оставил их одних. Отдать все на свете, кроме Фиске. Почему Беатрис не может полюбить этого ласкового озорника? Единственную радость в их жизни, ребенка, у которого нет ни матери, ни отца. Джеймс Кэхилл бросил их, даже не позаботившись придумать малышу имя и оставив его на попечение Беатрис. Фиске…[5] Этим именем она отомстила брату, обрекая его на унижения и насмешки со стороны сверстников.

Грейс взъерошила его пушистые светлые локоны и поцеловала в макушку. Этот маленький непоседа был всем, что осталось у нее в жизни, единственной ее отрадой и утешением.

В ответ на ласку карапуз пнул ее в живот пухлым младенческим коленом, и Грейс от боли чуть не выронила брата. Он настойчиво задергал ножками, просясь на землю, и девушка бережно опустила его. Конечно, он сразу затопал к своим крикетным воротцам и навстречу еще бог знает каким приключениям и несчастьям, которые поджидают малышей на каждом шагу.

Грейс виновато взглянула на сестру и побежала следом за братом на лужайку.

Она долго ворочалась, но так и не смогла заснуть. Бессонница преследовала ее с тех пор, как по другую сторону границы начали бомбить Францию. Но их миниатюрное средиземноморское княжество находилось в зоне нейтралитета, и в Монако не долетали ни бомбы, ни снаряды, а в последнее время притихла и присмиревшая под германской оккупацией Франция. Однако здоровый сон так и не вернулся к ней, и сердце ее замирало каждую ночь от мучительной тревоги.