21 апреля

Страшный насморк, охрип, едва читаю на вечере в Петровском училище. Посматривал на Н. А. Морозова — странный. Много милого, кой-что неприятное, в общем — ни к чему. Письма, люди.

22 апреля

Днем — Гюнтер. Вечером — Женя и Кузьмин-Караваев. Я измучен.

23 апреля

Днем у мамы. Вечером — Княжнин, до поздней ночи, много хорошего.

25 апреля

Обедал и весь вечер провел у меня Б. А. Садовской.

26 апреля

Утром пришла Ангелина, потом — ее мать. С Ангелиной мне было хорошо. Потом пришла мама, обедала — хорошо.

1 мая

Много людей, писем и выпитого вина за эти дни. На днях у мамы — вечер с Поликсеной Сергеевной, которая собирается в Шахматове, и с Натальей Ивановной Манасеиной. — Вчера мама обедала, потом приехали М. И. Терещенко и А. М. Ремизов. Катались на Стрелку и говорили о театральной школе, пантомиме, Станиславском. Потом Терещенко привез нас домой, Алексей Михайлович рассказывал нам свой прекрасный балет. Вечером, мама еще не ушла, — пришел Пяст, приехавший из Стокгольма, привез мне портрет Стриндберга и подробные рассказы о его дочерях и зятьях.

Мысли печальные, все ближайшие люди на границе безумия, как-то больны и расшатаны, хуже времени нет. Боязнь за Женю.

Все еще холодно, есть лед на Неве, в Сестрорецком курорте слабые почки на сирени, в Петербурге трава пошла сильно только вчера, сегодня опять — холодный и мокрый туман.

3 мая

1-го мая (по русскому стилю) в 4 часа 30 минут дня Август Стриндберг скончался.

В этот день я весь день работал, а вечером был в цирке на борьбе. Шел проливной дождь — весь день. В городе происходили рабочие демонстрации.

Вчера — веселый день настоящая весна, мое гуляние. Пришел первый номер «Заветов» (уже конфискован).

Сегодня утром пришел Пяст, читал свою стокгольмскую статью. После завтрака пришел Женя. К 4-м часам должен был быть у Терещенки с Глазуновым, но Глазунов в последнюю минуту опять отменил.

В 5-м часу приехали Терещенко и Ремизов, отвезли меня к Терещенке, там сидели мы, я вяло и нудно, как почти все, что теперь делаю и чувствую, изложил канву своего балета. Терещенко дал несколько хороших советов: вместо «злодея» должен быть умный и смешной человек, который не «отсюда», он, родившийся на юге, ненавидит его вечного праздника и молодости и красоты clietelaine[56] и связан с северным рыцарем нитями «друидическими» (мое)… (?)

Clietelaine слушает возникающую постепенно в ее памяти любимую ноту рыцаря, которого она ждет и зовет, и которая звучит полностью только с его прибытием…

После тяжелого впечатления (но милый и хороший М. И. Терещенко, тяжесть лежит во мне) — я проводил А. М. Ремизова домой и все в том же автомобиле, пышном и неудобном, приехал с Таврической обедать к маме. Провели вечер все вместе с тетей и с Феролем, вернулись поздно домой, озябли, устали, жить трудно. Днем было жарко, а ночь опять холодная.

Люба учит, что теперь надо работать, «корпеть», уже ничто не дастся «даром», как давалось прежде. Правда, попробую, попытаюсь; А. М. Ремизов такой желтый, замученный. И все так. Маме тяжело, тетя усталая, всем трудно. Пройдет, пройдет (ли) это время. Все несчастны — и бедные и богатые. Беллетристика «Заветов» посвящена описаниям мучений человека — многообразных.

4 мая

Утром — большое письмо от Бори (о Штейнере). Днем — «Cor ardens» от В. Иванова с надписью в стихах. Обедал И. А. Новиков — милые речи.

10 мая

Вчера снес я в «Современник» статью о Стриндберге, которую писал эти дни, и стихотворение. Садовской познакомил с Ляцким. Непривычка к людям, мелкие неприятности, впрочем очень мелкие. Пустыня редакции. Я начал было говорить Ляцкому вещи, явно обличающие то, что я спутал его с Лемке! По существу, ведь это не очень несправедливо. На моем упоминании о журнале «Книга», когда я уже почувствовал крайнюю неловкость (и он тоже… а у меня зашел ум за разум…), к счастью моему, секретарь отвлек его деловым разговором.

Ищу безуспешно квартиру. Бываю у мамы. Пью. Маленькая большей частью отчуждена от меня своим театром, массажисткой, присяжными поверенными и кредиторами своего брата.

Много событий эту неделю. Ездили на автомобиле с мамой и Францем в день «корсо» на Елагином острове. Обедали у Аничковых с Ремизовым. Аничков дал мне много полезных указаний и книг. Нашли квартиру. Люба уезжает на днях — в Териоки.

Этот отравившийся — маленький актер (Боровский) из Любиной труппы.

Работается лучше (опера, Стриндберг). Сегодня жду Пяста. Жары сменились свежестью, черемуха цветет- С Пястом — очень хороший вечер. Сначала — о Териокском театре, где он будет принимать участие, о том, о сем. После чаю — чтение Бориного письма — о Штейнере.

18 мая

День упадка сил. Трудно приняться за работу. Вечером была у меня Ангелина, оба мы устали, ночью я проводил ее пешком до дому: серо-синяя ночь после дождя.

Днем приходил Мгебров, долго мы с ним говорили, а обедал я у Философова, сначала было хорошо, а потом мы провели длинный и тягостный вечер, бродя по Троицкому мосту и прочим пустыням и не зная, о чем говорить.

21 мая

Обедали у мамы с Женей и Т. Н. Гиппиус. Прислуги у нас опять нет. Новое письмо от Бори (о Докторе — с большой буквы).

22 мая

Ужас после более или менее удачной работы: прислуга. Я вдруг заметил ее физиономию и услышал голос. Что-то неслыханно ужасное. Лицом — девка как девка, и вдруг — гнусавый голос из беззубого рта. Ужаснее всего — смешение человеческой породы с неизвестными низшими формами (в мужиках это бывает вообще, вот почему в Шахматове тоже не могу ехать). Можно снести всякий сифилис в человеческой форме; нельзя снести такого, что я сейчас видел, так же как, например, генерала с исключительно жирным затылком (Коноплянников). То и другое — одинаковое вырождение, внушающее страх — тем, что человеческое связано с неизвестным.

Жена моя, актриса, этого не понимает и не хочет знать. В маминой прислуге есть тоже нечто ужасное.

Придется сегодня где-нибудь есть, что, увы, сопровождается у меня пьянством.

Так, совершенно последовательно, мстит за себя нарождающаяся демократия: или — неприступные цены, воровство, наглость, безделье; или — забитые существа неизвестных пород. Середины все меньше, вопрос о «прислуге» «обостряется», т. е. прислуги не будет просто, и чем больше у нас потребностей, тем больше их удовлетворять придется… самим.

Мои «эгоистические» наблюдения. Да, я очень «занят собой». Ничего не поделаете.

Найти выход из западни сейчас. По-видимому, покинуть квартиру, которая в течение двух лет постепенно заселялась существами, сначала — клопами и тараканами, потом — этим.

28 мая

Сегодня ночью наконец, накануне отъезда Любы, несказанный сон, в котором в первый раз связаны Люба и мама. Сон хватания за убегающую жизнь, боязнь жизни вообще, мучения и унижения последних дней, страшная тяжесть, но за ней — несказанное и великое.

Почти нельзя описать: Франц выписывает из-за границы какого-то «запрещенного» пана, и мы с мамой (или с Любой?) везем его ночью по трясучим проселкам куда-то сюда. Впереди нас на низких санках сидит не то сам этот пан, не то возница, старенький старичок, еле везет, попадает во все ухабы и вывихивает нервы, так что я бью его палкой; после этого сидящая рядом со мной (не то Люба, не то мама) ударяет его тоже палкой по голове, так что он пригибается, а я кричу с исступлением отчаянья и с восторгом жалости: «Не смей бить старика!» Потом мы приезжаем к какому-то огорку, выходит Франц и что-то кричит, чего пан должен слушаться.