— Приветствую тебя, божественный Терсит! Что сталось с шишками, которые тебе набил под Троей Улисс, и что сам-то он поделывает на Елисейских полях?

— Благородный господин, — ответствовал Хилон Хилонид, — мудрейший из умерших, Улисс, шлет через меня мудрейшему из живущих, Петронию, свой привет и просьбу прикрыть мои шишки новым плащом.

— Клянусь Гекатой Трехликой, — вскричал Петроний, — твой ответ заслуживает плаща!

Но тут их беседу прервал нетерпеливый Виниций.

— Знаешь ли ты, — спросил он напрямик, — за что берешься?

— Когда две фамилии двух знатных домов ни о чем ином не толкуют, а вслед за ними эту новость повторяет пол-Рима, знать немудрено, — возразил Хилон. — Вчера ночью была похищена девушка, воспитанная в доме Авла Плавтия, по имени Лигия, а вернее Каллина, которую твои рабы, господин, препровождали из дворца императора в твой дом, и я берусь ее отыскать в городе либо, если она покинула город, — что маловероятно, — указать тебе, благородный трибун, куда она сбежала и где спряталась.

— Хорошо! — сказал Виниций, которому понравилась точность ответа. — Какие у тебя есть для этого средства?

Хилон лукаво усмехнулся.

— Средствами владеешь ты, господин, у меня же есть только разум.

Петроний тоже усмехнулся, гость пришелся ему по душе.

«Этот человек сумеет найти девушку», — подумал он.

Тем временем Виниций, нахмурив свои сросшиеся брови, сказал:

— Если ты, голодранец, обманываешь меня ради прибыли, я прикажу тебя забить палками насмерть.

— Я философ, благородный господин, а философ не может быть жаден до прибыли, особенно до такой, какую ты столь великодушно сулишь.

— Так ты философ? — спросил Петроний. — Эвника мне говорила, что ты врач и гадатель. Откуда ты знаешь Эвнику?

— Она приходила ко мне за советом, ибо слава моя достигла ее ушей.

— Какого же совета она просила?

— По любовному делу, господин. Хотела излечиться от безответной любви.

— И ты ее излечил?

— Я сделал больше, господин, я дал ей амулет, который принесет ей взаимность. В Пафосе, на Кипре, есть храм, где хранится пояс Венеры. Я дал ей две нити из этого пояса, заключенные в скорлупку миндального ореха.

— И потребовал хорошей платы?

— За взаимность невозможно заплатить слишком дорого, а я, лишившись двух пальцев на правой руке, собираю деньги на раба-писца, чтобы записывал мои мысли и сохранил для мира мое учение.

— К какой же школе ты принадлежишь, божественный мудрец?

— Я киник, господин, потому что у меня дырявый плащ, я стоик, потому что терпеливо переношу бедствия, и перипатетик, потому что за неимением носилок хожу пешком от трактира к трактиру и по дороге поучаю тех, кто обещает заплатить за кувшин вина.

— А за кувшином ты становишься ритором?

— Гераклит сказал: «Все течет», — а можешь ли ты, господин, отрицать, что вино течет?

— Он также изрек, что огонь — это божество, и божество это пылает на твоем носу.

— А божественный Диоген из Аполлонии учил, что основа всего — воздух и что чем воздух теплее, тем более совершенные существа возникают из него, а из самого теплого воздуха возникают души мудрецов. И так как осенью наступают холода, истинный мудрец должен согревать душу вином. Ибо ты, господин, не станешь отрицать, что кувшин хотя бы слабого винца из Капуи или Телесии разносит тепло по всем косточкам бренного тела человеческого.

— Где твоя родина, Хилон Хилонид?

— На берегах Понта Эвксинского. Я родом из Месембрии.

— Ты великий человек, Хилон!

— И непризнанный! — меланхолически прибавил мудрец.

Но Виниций снова стал проявлять нетерпение. Возникла некоторая надежда, ему хотелось, чтобы Хилон тотчас отправился на розыски, и вся эта беседа показалась ему пустой тратой времени. Он злился на Петрония.

— Когда ты приступишь к поискам? — спросил он, обращаясь к греку.

— А я уже приступил, — отвечал Хилон. — И находясь здесь, отвечая на твои любезные вопросы, я тоже ищу. Ты только верь мне, почтенный трибун, и знай, что, кабы у тебя потерялась завязка сандалии, я сумел бы найти завязку или того, кто ее поднял на улице.

— Приходилось ли тебе прежде оказывать подобные услуги? — спросил Петроний.

Грек поднял глаза к потолку.

— Слишком низко ценятся ныне добродетель и мудрость, и даже философ бывает вынужден искать иных средств к существованию.

— Какие они у тебя?

— Все знать и доставлять новости тем, кто их желает знать.

— И тем, кто за них платит?

— Ах, господин, мне ведь необходимо купить себе писца. Иначе мудрость моя умрет вместе со мною.

— Но если ты до сих пор не скопил даже на целый плащ, заслуги твои, видно, не слишком велики.

— Скромность не позволяет мне ими хвалиться. Но сам посуди, господин, теперь ведь нет таких благодетелей, каких было так много в старину и которым было столь же приятно осыпать золотом за услугу, как проглотить устрицу из Путеол. Не заслуги мои малы, мала людская благодарность. А когда порою сбежит ценный раб, кто его находит, если не единственный сын моего отца? Когда на стенах появляются надписи против божественной Поппеи, кто указывает виновников? Кто откопает у книготорговца стишки против императора? Кто донесет, о чем говорят в домах сенаторов и всадников? Кто разносит письма, которые не хотят доверить рабам? Кто подслушивает новости у дверей цирюлен? От кого нет тайн у виноторговцев и хлебопеков? Кому доверяют рабы? Кто способен видеть каждый дом насквозь, от атрия до сада? Кому известны все улицы, переулки, притоны? Кто знает, о чем толкуют в термах, в цирке, на рынке, в школах ланист, в лавках работорговцев и даже в аренариях?

— Клянусь всеми богами, довольно, почтенный мудрец! — вскричал Петроний. — Не то мы потонем в твоих заслугах, добродетели, мудрости и красноречии. Довольно! Мы хотели знать, кто ты, и теперь знаем.

Но Виниций приободрился, он подумал, что этот человек, как пущенная по следу гончая, не остановится, пока не найдет убежище Лигии.

— Превосходно, — сказал Виниций. — Нужны ли тебе какие-нибудь указания?

— Мне надобно оружие.

— Какое? — с удивлением спросил Виниций.

Грек протянул ладонь, а другою рукой изобразил, будто считает монеты.

— Уж такие нынче времена, господин! — со вздохом сказал он.

— Стало быть, — сказал Петроний, — ты будешь ослом, который завоевывает крепость с помощью мешков золота.

— Я всего лишь бедный философ, господин, — смиренно возразил Хилон, — золотом же владеете вы.

Виниций бросил ему кошелек, который грек поймал на лету, хотя у него действительно не хватало двух пальцев на правой руке.

— Я, господин, уже знаю больше, чем ты предполагаешь, — сказал он с повеселевшим лицом. — Я пришел сюда не с пустыми руками. Я знаю, что девушку похитили не люди Авла, с ними я уже говорил. Знаю, что ее нет на Палатине, — там все заняты болезнью маленькой Августы — и, возможно, я даже догадываюсь, почему вы предпочли искать девушку с моей помощью, а не с помощью императорских стражей и солдат. Я знаю, что бежать ей помог слуга, который родом из того же края, что она. Он не мог прибегнуть к помощи рабов, потому что рабы держатся сплоченно и не стали бы ему помогать против твоих людей. Помочь ему могли только единоверцы…

— Вот-вот, Виниций, слушай! — перебил его Петроний. — Разве я не говорил тебе то же самое, слово в слово?

— Мне это лестно, — молвил Хилон. — А девушка, господин, — продолжал он, обращаясь к Виницию, — бесспорно, поклоняется тому же божеству, что и добродетельнейшая из римлянок, истинная матрона, Помпония. Слышал я также, будто Помпонию судили домашним судом за почитание чужих богов, но мне не удалось выведать у слуг, что это за божество и как называются его приверженцы. Если бы мне это узнать, я бы пошел к ним, сделался бы среди них самым благочестивым и снискал бы их доверие. А ведь ты, господин, провел в доме благородного Авла несколько недель, — я и это знаю, — так не можешь ли ты сообщить мне хоть что-нибудь?