Совершенно отдельно от своей основной жизни она спит со мной. Два – ну, может, три раза в месяц. Меня она считает «человеком с Луны» или кем-то вроде этого. «Эй! А ты разве не вернешься к себе на Луну?» – хихикает она тихонько. В постели нагишом, всем телом прижимаясь ко мне. Сосками маленьких грудей упираясь мне в ребра. Так мы болтаем каждый раз, когда ночью вдвоем. За окном – несмолкающий гул магистрали. По радио – монотонный шлягер «Human League». «Лига Людей»… Ну и названьице. Какого черта так называть музыкальную группу? Все-таки раньше люди называли свои группы куда приличнее: «Imperials», «Supremes», «Flamingoes», «Falcons», «Impressions», «Doors», «Four Seasons», «Beach Boys»[1]…

Я говорю ей об этом. Она смеется. Странный я, говорит. Что во мне странного – не понимаю. Сам я считаю себя нормальным человеком с самыми обычными мыслями в голове… HUMAN LEAGUE!

– Ужасно люблю, когда мы вдвоем, – говорит она. – Иногда бывает – так захочу к тебе, прямо сил нет! На работе, например…

– Хм…

– Иногда, – подчеркивает она. И потом молчит с полминуты. Заканчивается «Human League», начинается что-то незнакомое. – Вот в чем проблема-то… Твоя проблема, – продолжает она. – Мне, например, страшно нравится, когда мы вот так… Но быть с тобой каждый день с утра до вечера почему-то не хочется… Отчего бы, а?

– Хм, – повторяю я.

– То есть ты меня ни в чем не стесняешь, все в порядке. Просто… Когдая с тобой, воздух вокруг становится каким-то тонким… разреженным, да? – Как на Луне.

– Что ж. Вот такой он, запах моей родины…

– Эй! Я не шутки шучу! – Она привстает на постели и заглядывает мне в лицо. – Я, между прочим, все это для тебя говорю… Много у тебя в жизни людей, которые бы говорили с тобой о тебе?

– Нет, – отвечаю я искренне. Кроме нее, больше нет никого.

Она снова ложится и прижимается грудью ко мне. Я ласкаю ей спину ладонью.

– В общем, вот так. Воздух с тобой очень тонкий. Как на Луне, – повторяет она.

– На Луне воздух вовсе не тонкий, – возражаю я. – На Луне вообще воздуха нет. Так что…

– Очень тонкий!.. – шепчет она. Может, не слышит, что я говорю, может, просто не хочет слышать, не знаю. Но от ее шепота мне неуютно. Черт знает, почему. Есть в нем что-то тревожное. – А иногда и совсем истончается… И тогда ты дышишь вовсе не тем же воздухом, что я, а чем-то другим… Мне так кажется.

– Данных недостаточно… – бормочу я.

– В смысле – я о тебе ничего не знаю? Ты об этом, да? – спрашивает она.

– Да я и сам о себе ничего не знаю! – говорю я. – Ну правда. Я не в философском смысле, а в самом буквальном… Общая нехватка данных, понимаешь? По всем параметрам…

– Но тебе уже тридцать три, так?

Ей самой – двадцать шесть.

– Тридцать четыре, – поправляю я. – Тридцать четыре года два месяца.

Она качает головой. Потом выбирается из постели, подбегает к окну и отдергивает штору. За окном громоздятся бетонные опоры скоростной магистрали. В предрассветном небе над ними – белый череп луны.

Она – в моей пижаме.

– Эй, ты! Возвращайся к себе на Луну! – изрекает она, указуя пальцем на небеса.

– С ума сошла? Холодно же! – говорю я.

– Где? На Луне?

– Да я о тебе говорю! – смеюсь я. На дворе февраль. Она стоит у самого подоконника, и я вижу, как ее дыхание превращается в белый пар. Кажется, лишь после моих слов она замечает, что мерзнет.

Спохватившись, она мигом запрыгивает обратно в постель. Я обнимаю ее. Пижама на ней – холодная просто до ужаса. Она утыкается носом мне в шею. Нос ее тоже как ледышка.

– Уж-жасно тебя люблю, – шепчет она.

Я хочу ей что-то ответить, но слова застревают в горле. Я очень тепло отношусь к ней. В постели – вот как сейчас – мы отлично проводим время. Мне нравится согревать ее своим телом; гладить, едва касаясь, ее длинные волосы. Нравится слушать ее дыхание во сне, а утром – завтракать с нею и отправлять ее на работу. Нравится получать по почте телефонные счета, которые, я верю, она для меня составляет; наблюдать, как она разгуливает по дому в моей пижаме на три размера больше… Вот только чувству этому я никак не подберу определения. Уж конечно, это не любовь. Симпатией и то не назовешь…

Как бы это лучше назвать?

Так или иначе, я ничего ей не отвечаю. Просто ни слова на ум не приходит. И я чувствую, что своим молчанием чем дальше, тем больнее задеваю ее. Она не хочет, чтобы я это чувствовал, но я чувствую все равно. Просто веду пальцами по нежной коже вдоль позвонков – и чувствую. Совершенно отчетливо. Так мы молчим, обнявшись, и слушаем песню с неизвестным названием.

Внезапно – ее ладонь у меня в паху.

– Женись на хорошей лунной женщине… Сделайте с ней хорошего лунного ребеночка… – ласково бормочет она. – Так будет лучше всего.

Шторы распахнуты, и белый череп смотрит на нас в упор. Все так же обнимая ее, я гляжу поверх ее плеча на луну. По магистрали несутся грузовики. Временами они издают какой-то недобрый треск – будто гигантский айсберг начинает раскалываться, заплывая в теплые воды. Что же они там перевозят? – думаю я.

– Что у нас сегодня на завтрак? – спрашивает она.

– Да ничего особенного. Как всегда. Колбаса, яйца, тосты. Салат картофельный со вчера остался. Кофе. Тебе могу сварить «кафе-о-лэ»…

– Кр-расота! – радуется она. – И яичницу сделаешь, и кофе, и тосты пожаришь, да?

– С удовольствием, – отвечаю я.

– Угадай – что я люблю больше всего на свете?

– Честно? Понятия не имею…

– Больше всего на свете, – говорит она, глядя мне прямо в глаза, – я люблю, чтоб зима, и утро такое противное, что встать нету сил; а тут – кофе пахнет, и еще такой запах, когда яичницу поджаривают с колбасой, и когда тостер отключается – дззын-нь! – просто вылетаешь из постели, как ошпаренная!.. Понял, да?

– Ладно! – смеюсь я. – Сейчас попробуем…

Я человек не странный.

То есть мне действительно так кажется.

Конечно, до «среднестатистического человека» мне тоже далеко. Но я не странный, это точно. С какой стороны ни глянь, абсолютно нормальный человек. Очень простой и прямой. Как стрела. Сам себя воспринимаю как некую неизбежность и уживаюсь с нею совершенно естественно. Неизбежность эта настолько очевидна, что мне даже не важно, как меня видят другие. Что мне до того? Как им лучше меня воспринимать – их проблема, не моя.

Кому-то я кажусь глупее, чем на самом деле, кому-то умнее. Мне же самому от этого ни жарко, ни холодно. Ведь образец для сравнения – какой я на самом деле – тоже всего лишь фантазия, отблеск моего же представления о себе. В их глазах я действительно могу быть как полным тупицей, так и гением. Ну и что? Не вижу тут ничего ужасного. На свете не бывает ошибочных мнений. Бывают мнения, которые не совпадают с нашими, вот и все. Таково мое мнение.

С другой стороны, есть люди, которых моя внутренняя нормальность притягивает. Таких людей очень мало, но они существуют. Каждый такой человек и я – точно две планеты, что плывут в мрачном космосе навстречу друг другу, влекомые какой-то очень природной силой, сближаются – и так же естественно разлетаются, каждый по своей орбите. Эти люди приходят ко мне, вступают со мной в отношения — лишь для того, чтобы в один прекрасный день исчезнуть из моей жизни навсегда. Они становятся моими лучшими друзьями, любовницами, а то и женами. Некоторые даже умудряются стать моими антиподами… Но как бы ни складывалось, приходит день – и они покидают меня. Кто – разочаровавшись, кто – отчаявшись, кто – ни слова не говоря (точно кран без воды – хоть сверни, не нацедишь ни капли), – все они исчезают.

В моем доме – две двери. Одна вход, другая выход. Иначе никак. Во вход не выйти; с выхода не зайти. Так уж устроено. Люди входят ко мне через вход – и уходят через выход. Существует много способов зайти, как и много способов выйти. Но уходят все. Кто-то ушел, чтобы попробовать что-нибудь новое, кто-то – чтобы не тратить время. Кто-то умер. Не остался – никто. В квартире моей – ни души. Лишь я один. И, оставшись один, я теперь всегда буду осознавать их отсутствие. Тех, что ушли. Их шутки, их излюбленные словечки, произнесенные здесь, песенки, что они мурлыкали себе под нос, – все это осело по всей квартире странной призрачной пылью, которую зачем-то различают мои глаза.