Выговский с досадою расстался с царским посланцем; его очень огорчало то, что посланец открыто возвещал, что
приехал смотреть за ним. В тот же день сошелся с ним Самойло Выговский и говорил:
<<В Войске Запорожском большое сомнительство: думают, что царь потакает Пушкарю; сам Пушкарь толкует, что во всем Войске были царские воеводы; кричат они, что не замолчат до тех пор, пока воевод _не пришлют. А при королях польских было подобное: назначили полковников из ляхов, и при каждом из них было человек по десяти ляхов; зато сделалось возмущение: и полковников и ляхов побили».
Здесь, очевидно, был намек на положение Скуратова; его предостерегали, — хотели, чтобы он сам побоялся оставаться при гетмане.
17-го мая пригласил Выговский московского посланца обедать в свой шатер. Гетман уважительно поднял чашу за здоровье государя, но потом заговорил еще резче, чем прежде:
«Обычай, видно, у вас таков, чтоб все делать по своей воле. Отчего бунты начались? .. Все от ваших посланцев; вот также и при королях польских было: как начали ломать наши вольности, так и бунты стали. Вот и теперь в Колантаеве задержаны наши казаки и сербы, и терпят муку такую, что и невольникам подобной не бывает! Что же, разве не ведает этого его царское величество? Я готов поклясться, что ему хорошо это известно. Михайла Стрын-джу зачем отпустили из Путивля? Подержали-подержали, да и выпустили, а его бы в Войско — вот бы и бунты унялись!»
«Не делом клянешься, паи гетман, , — сказал Скуратов; — великому государю неизвестно, что твои казаки и сербы задержаны. Это сделалось без государева указа, и как только твои посланцы пожаловались — сейчас велено было задержанных выпустить и воеводу переменить; а Ми-хайло Стрынджа и его товарищи из Путивля ушли, а не ' отпущены».
Стольник старался опровергнуть жалобы Выговского, а гетман оставался на своем.
«Тебе нельзя идти со мною, — говорил Выговский: — оставайся в Голтве, пока я покончу с Пушкарем. Ждать нельзя: к Пушкареву совету много черни пристает и кое кто из полковой старшины против меня; оставайся в Голтве, — я пойду и буду тебя извещать».
В то время возвратился из Москвы Лесницкий и извещал, что царь принял его отлично; а Пушкаренкова посланца Искру велел задержать в Москве. Прибыл к Выговскому новый царский посланец, стольник Василий Петрович Кикин. Он пытался примирить обе стороны. Выговский присягнул, что не будет мстить никому из противников, если они покорятся, и прежде, чем приступил к Полтаве, отправил еще раз последнее увещание к полтавцам и хотел этим показать перед царским посланцем, что он не прочь исполнить миролюбивую царскую волю, да не хочет Пушкарь. Гетман желал доброго здоровья старшине, черни Полтавского полка и всем запорожцам, находящимся при Пушкаре. <<Мы не знаем до сих пор, — писал гетман, — с какого повода запорожцы вышли из Запорожья, пришли до Кременчуга и других городов, чинят похвалки на Войско наше, обещаются грабить пожитки наши и убивать нас'. Только и слышно о беспрестанных убийствах; мы долго терпели, но теперь должны защищать жизнь свою и идем на вас вовсе не для пролития крови, как заверяют вас старшины ваши, а для усмирения своевольства. Ваши старшины достали себе какие-то грамоты, возмущают и обманывают вас, простых людей; у нас теперь есть список с грамоты, что прислал государь к Пушкарю с дворянином Никифором Хрисанфовичем Волковым; пришлите двух своих товарищей прочитать ее, — уверитесь, что царское величество не соизволяет никакому своевольству, а повелевает вам, так как и нам, жить между собою в любви и соединении; из того правду нашу можете понять, что царское величество милостиво и ласково принял и отпустил посланцев наших: Прокопия Бережецкого, Ивана Богуна и миргородского полковника Григория Лесницкого, с почестью отпустил, а Искру с товарищами за неправду велел задержать в столице. Что не хотим пролить крови, можете видеть из того, что мы задержали своевольных и непослушных людей, и не убивали никого, а храним их. Сам Бара-баш свидетель нашей кротости и рассудительности. Хотя он и много дурного наделал, однако, мы не лишили его маетностей, как он лжет на нас, а напротив, хлебом и деньгами дали ему вспоможение; так и никому из вас не хотим мстить; оставьте только ваши затеи и не слушайте старших своих, которые ложно вам пишут, будто бы от царя прислана за четыре года заплата у Войска, а мы будто удержали ее себе, и вам не даем; старшины ваши полковые у
себя в руках имели за те годы винные и табачные аренды и все доходы Полтавского полка, а мы ничем не корыстовались, и теперь вам ничего возвращать не можем: когда не хотите терпеть никакого зла, так присылайте скорее товарищей; а если этого не сделаете, то уже после вам времени не будет, потому что война начинается». '
Товарищи не прибыли с покорностью. Говорили, что Пушкарь готов был помириться, но запорожцы удержали его, к ним пристали и полтавские козаки, по наущению Довгаля. Произошла первая стычка пушкарцев с гетманскими людьми, неудачная для первых: гетманцы отняли два знамени и литавры, и Выговский всем обозом подвинулся к Полтаве.
Скуратов оставался в Голтве. «Не кручинься, прошу твою милость, — написал к нему Выговский с похода, что ты оставлен в Голтве, ибо как верить врагам царского величества? Я оберегаю тебя, чтоб ты не попал в их руки. Я послал увещательное послание к бунтовщикам: не знаю, что из того выйдет; но если покорятся, то все будет им прощено: я не так скор на кровопролитие, как Пушкарь, и если мы помиримся, то сейчас же извещу тебя и отпущу к его царскому величеству.
Скуратов остался на несколько дней, прислушивался к народному говору и замечал полное раздвоение: одни хва-• лили Выговского, друте Пушкаря, но вообще простой народ, чернь явно склонялась на сторону последнего. Простые козаки бегали толпами из войска Выговского. Козаки местечка Голтвы, в виду царского посла, упрямились и не хотели идти с Выговским на Пушкаря; гетман только тем и принудил их, что обещал сжечь и разорить местечко, если они не послушают. «Куда я ни ехал, — писал Скуратов в Москву, — с кем только ни говорил, козаки на этой стороне Днепра желают, чтоб государь прислал в города своих воевод и ратных людей; но заднепровские не того желают: «Пушкарь, — говорят они, — хочет, чтоб были в Украине государевы воеводы: никогда этого у нас не будет, мы не допустим!» '
В последних числах мая Выговский разместил Орду в ущелье в Сокольем-Байраке; потом с козаками и немцами пошел ближе к Полтаве, оставил немцев вдолине Пол-узори, а сам с козаками и с многочисленным обозом отправился еще далее, и, приблизившись к самой Полтаве, растянул свой обоз в виду города, между селениями Жуками и Рябцами на полугоре, так что возы бросались в глаза.
Пушкарь не решался-было выходить и предпочитал засесть в Полтаве и отражать неприятеля; но дейнеки взбунтовались: кричали, что войска у Выговского очень мало, укоряли предводителя своего в трусости и требовали, чтоб он вел их на неприятеля. Голоту соблазняли ■ возы в обозе Выговского, — голота не предвидела, что Выговский рассчитывал именно на это желание овладеть возами и для того выставил их напоказ. ,
1-го июня, на рассвете, Пушкарь вышел ,из Полтавы. Войско Выговского тотчас же разбежалось во все стороны. Голота бросилась на возы: там были бочки с горилкою: «тут, — говорит летопись, — они не надеялись конца своему счастию!»
Того только и хотел Выговский. Он прибежал в долину Полузори, двинул вперед немцев, а сам побежал в Со-' кольи-Байраки за Ордою. ,
Немцы исполнили свое поручение худо. Дейнеки отколотили им бока дубинами и прогнали, а сами опять принялись за горилку и перепились мертвецки.
Тогда Выговский и Карабей ударили на них с татарами. Барабаш заранее отступил и ушел с своими запорожцами. Пьяная голота не в силах была не только защищаться, но даже двигать руками и ногами, и вся погибла под татарскими саблями.
Пушкарь держался до последней минуты: умолял, за-' клинал, грозил... все было напрасно; негде было взять столько воды, чтоб протрезвить несчастное войско! Наконец какой-то козак, желая прислужиться Выговскому, умертвил полтавского полковника, отрубил мертвому голову и принес к ногам победителя.
