Сбривать бороду страсть как не хотелось. И он впервые ощутил брезгливость при попытках вступить с ней в близость. И понял - нет с ней жизни, так как нет сладу. Его никогда и не было, пока в сердце томилось чувство к Глашеньке...
-Беги, дура-а-а...
-Мама-а-а...
Рука Трофима скользнула к топору, пальцы захватили гладкую, точно отполированную рукоять. Но перед глазами тот час же возник образ чекиста. Умные, прожигающе, до слёз глаза. "...Вы нам подходите..." Задание надо было исполнять, а на хера он заданию мёртвый? Стало быть, закрыть глаза - ни хрена...
Внезапно тишину прорезало три слабых щелчка. Будто хлопнули в воздухе кнутом. На мгновение Косницину показалось, что стекла хаты полыхнули малиновым пламенем. Ах ты ж, божешь ты мой!
Не зная почему, он взял старый велосипедный насос вместо топора, сунул его за пазуху. Для очистки совести что ли? Сойдёт... В голове крутились и роились непонятные мысли: вот сейчас как подойду к поленнице, как замахнусь - как дам... А там и жить недолго останется - пристрелют, как пить дать. Вот так, Тиша, уцелел ты утром, не дал загубить ни жену, ни детей. Сохранил ты хозяйство справное, что б... страшно и стыдно подумать...
На непослушных, подгибающихся ногах он двинулся вперёд. Бородёнка сама задралась. Он чувствовал как сердце отбивает скорый ритм, почти скачет в груди. Внутри же бушевал пожар. Всё разогрелось донельзя, будто сидел он в паровозной топке.
-Папочка-а-а, спаси-и-и...
-Иду, иду, доченька, - заплетающимся языком произнёс Трофим и бесстрашно двинулся за голубовато-зелёную рослую фигуру. - Сейчас, сейчас... я энтого гада...
***
Выстрелы из "вальтера" прозвучали слабо, но они всколыхнули всю улицу. Да и во дворе всё поменялось. Танненберг как ошпаренный едва не встал на носки сапог. Затем - прыгнул и отскочил назад.Его улыбка внезапно провисла углами вниз, глаза стали как у загнанного хорька.
-Эй, кто стрелял? - спросил на той стороне улицы обер-ефрейтор. - Вы слышали, ребята?
-Никак нет, герр обер-ефрейтор!
Я не тебя спрашиваю, Ганс! Эрнест Штерн, ты слышал?
Тот положил винтовку на локоть - рука под плащ-накидкой судорожно взяла муфточку предохранителя:
-Там, в стороне дома что-то три раза хлопнуло...
Обер-ефрейтор с тяжёлой квадратной челюстью, под метра два ростом, моментально оживился:
-Всем снять с предохранителя! Это приказ!
-К исполнению...
Танненберг, не слыша больше выстрелов, но понимая, что всё кончено, произнёс с затаенной злостью:
-Извините, фройлен... и фрау, мы ещё свидимся. О да, конечно свидимся. И вы, надеюсь, измените ко мне отношение. Это ещё впереди, а пока...
Он сдвинул подошвы сапог на подковах и массивных четырёхугольных шляпках, сделал поворот кругом. Хотелось показать этим русским бабам, что германский солдат тоже умеет проигрывать - с достоинством! Это вам, чёрт возьми, не Сталинград! К этой теме мы ещё вернёмся. И он бы повернулся и промаршировал к крыльцу с резными петушками, если бы не одно обстоятельство. На него из тьмы, со стороны чулана, что утопал в подсолнухе, двигался, как приведение, сам Тимофей Косницин. Его рыжеватая бородка была дыбом, глаза за заострившемся лице светились неземным огнём. В них не было ни страха, ни отчаяния. Одна лишь холодная готовность - сделать шаг туда, откуда больше нет пути.
Такие взгляды Таннеберг видел в тылу и на фронте. Чаще всего у русских и у немцев, что недолго жили. Каких зачастую подхватывала без задержек Костлявая Дама по имени Смерть.У русских почему-то такие взгляды встречались чаще, даже в тылу. И немцы, видя такие обречённые глаза, считали: жить им всё равно не хочется - надобно ускорить этот процесс. И ускоряли...
-Was ist Loose, Wek! Suruke! - сумел он выдавить из себя шепотом.
Рука неожиданно скользнула по бедру к кобуре. Но там оказалось пусто, и Танненберг почувствовал, как кровь отливает от висков.
-Shneller... Fier, Verdammpt! - заорал кто-то что есть сил.
А Танненберг вдруг принял зверское выражение на лице, подсучил уже закатанные рукава. Сперва он по ошибке захватил армейский жетон оцинкованной стали, что висел на груди. Чертыхнулся, вытянул из-за маки с ладанкой оберег на кожаном шнурке - поцеловал деревянную и плоскую конскую голову.
-Ну что, дикий Иван, давай биться в рукопашную?! Кто кого?!? Ты и я, германец и русский! Только бокс, только борьба...
Косницин не слыша и не понимая, лишь ускорил шаг. "Давай, сука, поговори ещё у меня", - лишь шептали его губы, сухие и сморщенные, какими они сделались вмиг.
-Па-па-а-а!!!
-Трофимушка-а-а, бег-и-и...
А хрен вам, бабы, подумал Косницин. Насос выскользнул у него из полы и шваркнулся о сапог.
-Вы животные... свиньи, грязные, навозные... вам нас не одолеть! - заорал Танненберг, налившись кровью до палевых ресниц и бровей. - Вы все трусы!!! Только и м-и-можете, что бежать от страха перед комиссарами на наши славные пулемёты... Фрицы, не стрелять! Он нужен мне живой, чтобы показать превосходство германского духа...
-Совсем спятил, - покрутил пальцем по боковой пластине каски обер-ефрейтор Пауль Грубер.- Пока не стрелять... - он снова толкнул Эрнста: - Возьми этого русского на мушку!
-К исполнению...
Танненберг был на голову выше Косницина. Его веселило и возбуждало чувство собственной безнаказанности. Издали староста казался ему маленьким и щуплым, а к тому же боязливым. разминая кулаки и стараясь танцевать вдоль воображаемой перекладины, штабе-фельдфебель прижал локти к животу - сделал пробный выпад, отклоняясь назад... Затем в такт удара - выбросил левую ногу, носок которой оказался под правым кулаком. В глазах на мгновение загуляли кровавые огоньки, вспыхнуло зарево из прошлого - горела русская деревня под Смоленском, в которой его взвод перестрелял оставшихся жителей. Воспоминание сдавило его со всех сторон. Чтобы освободиться - он с рёвом бросился вперёд на бородатого человечика.
