— Очаровательная формула, синьор герцог. Однако на этот счет у меня есть свое предложение, от которого не отступлюсь.

Это было сказано столь твердо, что импресарио на миг смутился. Молодой композитор показал зубы, нет — клыки.

— Я, синьор Россини, повторил формулу вполне рутинную, знакомую всем композиторам.

— Итальянским, синьор, итальянским!

Герцог поправил галстук, словно ему стало душно, встал из-за стола, отошел к высокому окну, за которым лил нудный дождь.

— Синьор герцог, я разрешил вам взять меня в железный обруч, как берет бондарь дубовую бочку. Вы слышали и видели, как я соглашался со всеми вашими условиями. Но вот сейчас я желаю, чтобы была нарушена традиция: то есть либретто предложу я сам.

— Вы это уже продумали?

— В некотором роде — да.

— С кем же, если не секрет? С вашим либреттистом синьором Стербини?

— Нет, не с ним.

— А с кем же?

— С одним брадобреем.

— С кем? С кем?

— Брадобреем, который был нынче у меня в гостинице. Прекрасный знаток оперы. Кстати, ваш первый трубач.

— И что же он?

— Поразился, как и вы.

Герцог отпер шкаф, подделанный под книжный, и достал бутылку вина и два венецианских бокала. Молча поставил один перед композитором, другой — перед собою. Откупорил бутылку, налил багрово-красного вина.

— Это крестьянское, маэстро. Вам понравится. Я не люблю, когда меня огорошивают. Поэтому я хочу чуточку подкрепиться. Ваше здоровье!

Они выпили. Россини похвалил вино. Герцог снова налил.

— Теперь я слушаю вас. Какое же либретто вы предлагаете?

Было неприлично сидеть, когда старший стоит, и Россини поднялся.

— Значит, мы твердо уславливаемся в одном, — сказал он, — я буду писать оперу-буффа. Насколько возможно веселую, соответствующую современным представлениям об опере.

Он замолчал. Герцог ждал продолжения речи маэстро.

— Синьор герцог, я хочу, чтобы вы обратили внимание на мои слова.

— Какие?

— Соответствующую современным представлениям об опере. Вы с этим согласны?

— Еще бы!

— Но это не все. Соответствующую величественности этого римского театра, его размерам, в первую очередь.

— Как это понимать?

— Очень просто: требуется новый подход к опере, и в смысле фабулы и в смысле усиления хорового начала.

Герцог пригубил вино:

— Я слышу особенно четко слова «новый», «современный». Как это понимать в данном случае?

— Только в прямом смысле. Искусство не может жить только с оглядкой на традицию. Требуется новое, все время новое.

— Ладно. Допустим. А как с либретто? Оно имеется?

— Речь идет о пьесе синьора Бомарше.

— О какой?

— Той самой: «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность».

Герцог не совсем понимает, о чем речь. Он спрашивает:

— Вы говорите об опере Паизиелло?

— Нет, о моей, которую хотел бы назвать так: «Альмавива, или Тщетная предосторожность». Ибо не хотел бы в какой-либо мере задевать чувства страстных поклонников Паизиелло, не хотел бы делать что-либо, смахивающее на противопоставление. Это было бы не к лицу нам. И в то же самое время, как уже говорил, хотелось бы учесть новые достижения оперного искусства, современные вкусы и величественные размеры театра. Я полагаю, что это вполне естественно.

Герцог думал. У него в шкафу лежало готовое либретто. Он не предполагал, что маэстро сделает свое предложение, притом столь дерзкое. Этот молодой человек, несмотря на все оговорки, — на хитроумные защитные оговорки, — решил потягаться с самим Паизиелло. В этом есть нечто привлекательное, как во всяком азартном предприятии…

— А если я попытаюсь отговорить вас? — сказал герцог.

— Я тут же откланяюсь!

Герцог усмехнулся:

— Этот пируэт соответствует характеру Виваццы?

— Вполне!

Герцог снова налил вина. Поднял бокал.

— Вы молоды, — сказал он. — Вы имеете все основания для дерзких поступков. Мне по моим годам полагалось бы сделать все, чтобы отговорить вас от опасного шага… Но… — герцог подвинулся в сторону маэстро, — но отговаривать не стану. Более того: я принимаю ваше предложение. — И он протянул бокал.

Они чокнулись.

— В случае провала, синьор Вивацца-младший, я сбегу куда-нибудь подальше.

— И я! — воскликнул Россини. — Но скажу вам: едва ли!

— Браво, Вивацца-младший!

20 февраля 1816 года на подмостках римского театра «Торре ДʼАрджентина» началось мировое шествие оперы-буффа «Севильский цирюльник». В письме к прекрасной певице Изабелле Анджеле Кольбран, своей будущей жене, Джоаккино Россини писал из Рима: «Мой „Цирюльник“ с каждым днем пользуется все большим успехом… Серенада Альмавивы распевается здесь по ночам на всех улицах, большая ария Фигаро… стала коронным номером всех басов, а каватина Розины… — вечерней песней, с которой каждая красотка ложится спать…»