- Может гранаткой этого мудахлёста? – подал бас Борзилов, что понемногу обрёл уверенность.
- Далековато что-то… - стиснул зубы Виктор. – Лучше так: я с перекатом пойду назад. Они не успеют меня достать. Как только начнёт пулять – прижмите очередями. К тому же, если у него в обойме всего три выстрела. Приказ ясен?
- Но, товарищ комбат? А если всё же успеет?
- Выполнять!
- Есть…
***
Сквозь треск мотора её тихий, даже беззаботный голосок донёсся до него совершенно ясно. Будто говорилось в слуховую трубу или по телефону. По разъезженной дороге с зеленеющей стеной леса двигался так называемый «красный обоз»: десяток подвод с сеном. На головной, запряжённой гнедым и пегой лошадками, высился на шестах красный стяг. На ветру хлопая, он всё же демонстрировал тщательно выписанный масяной краской лозунг: «Выполним задание партии и советского народа – урожай в срок! Урожай для победы – ещё один удар по врагу!»
Бегло осмотрев круглое стёклышко стартёра, он удивлённо присвистнул. Да, разогнался! Позади, колометрах в семидесяти оказалась сгоревшая деревенька с церквушкой, дорога с правым выходом на грейдер. Скоро приедем. Машка права, надо бы сбавить обороты. Мчимся как угарелые. Будто гонится за нами кто.
- Ничего страшного, Машуля, - перекрикнул он грохот двигателя. Повёл плечами в погонах на хрустящем хроме плаща: - Тормазнём где надо. Не промахнёмся. С понтом что-то не ладится в моторе. Или резина подвела, - он замялся, но тут же как ни в чём не бывало, продолжил: - Ну, Машуня, не дрефь! Сниму сейчас сменное колесо, начну прилаживать. Сам, опосля – в лесок. Ферштейн, майн либер фрау? Вопросы?..
- Дурак он и есть! – процедила Маша сквозь накрашенные губки. – Поменьше здесь балакай по-ихнему. Понятно, товарищ капитан? Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта ещё называешься. Тьфу…
- А что в моём брёхе такого? Над битым врагом потешаемся, вот что это. Поняла ты – ферштейн? Или что… немецко-фашистский брёх у большевиком под запретом? Нет такого!
- Нет такого, нет такого… За речами своими следи. Не то – на первом же КПП проколешься. Навязал же на мою голову, Господи, женишка.
Она сердито подтянуда кожаный чехол на колени, что был собран в «гармошку». Сверкнула глазами… Он не видел, а если б увидал, то стало бы не по себе. Да что она мнит о себе, эта баба? Да, мордочка у неё подходящая. Если накрасится да причешется – вообще ничего из себя. Если серьги в ушки – ещё лучше. Ну, а если ножку на ножку в телесных чулках забросит, в крепдешин или шёлк оденется, коготочки отполирует и лаком вскроет – совсем заглядение! Но, в сущности, кто она и что она? До войны, говорит, была посудомойщицей, а затем разносчицей в столовой при строительном тресте. Как оказалась на курсах «Цеппелин»? Мотивы объяснила просто: ненавидет большевиков и советскую власть. А немцы разобрались и поверили. (Числилась, по её словам, посудамойщицей, при командирской столовке 3-го мехкорпуса на Северо-западном фронте. Там и попала в плен в первый месяц войны. Он про себя живо сбрехал, что при первой удобной возможности сдался в плен под Киевом. Прибавил к этому, что также советскую власть недолюбливает.) «А чего ты так не любишь, власть советскую? – спросила проникновенно, теребя волосы на его груди в постеле, где они развалились после любовных утех. – Посадила кого или расстреляла из твоих? Или сам в лагерь загудел по 58-й?» «Да нет, милая, Бог миловал. Ни то, не другое, и не третье. Просто развернуться при этой власти мне никак не удавалось, - вполне откровенно отвечал он. – Ну как мне развернуться, если я не партийный, даже не комсомолец? Выше слесаря и шофёра не поднимешься. И у чекистов вечно будешь на приколе. Общественность будет донимать. Капать на темечко: почему не в комсомоле? Почему рожа такая кислая, когда на заём подписывался? Почему, когда осуждали на собрании врагов народа Бухарина с Каменевым, Томским и Радеком, взял да заснул? Сам случаем, не скрытый ли враг? Ась?» «А ты что, точно заснул? – не унималась она, целуя его в губы. – И не взяли тебя той же ночкой ахархары энкавэдэшные? Ах, где бы я была…»
«Стучала» девочка или нет, сие для него оставалось неведомым. Однако залетела она от него этой же ночкой. Случилось это за месяц до спецзадания. Всем женщинам-курсантам медотдел Абвера выдавал противозачаточные пилюли. Все ими пользовались, и беременных не наблюдалось. На этот раз вышло иначе. Их накануне задания свели в кабинете оберста Шредера (Ставински отбыл в командировку, что с ним случалось прежде), начальника разведшколы. В его присутствии незнакомый лощёный капитан вермахта с лимонно-золотистыми просветами в «катушках» и ленточкой Железного креста 2-й степени заявил то ли торжественно, то ли угрожающе: «Курсант Маша есть беремен. Но мы не будет делайт аборт и убивайт дитя. Это будет несправедлив. Для хороший исполнений заданий ви будет стараться, как можно. Только тогда ваш дитя родиться крепкий и здоровий. Ви поняль?..»
- Остановись, ещё проедем! – Маша ткнула левое плечо так, что «цундапп» едва не занесло на обочину.
- Тиши толкайся, мать твою… - он и сам понял, что приехали. – Сам знаю. Пихаться так больше не нужно. Ладно, Машуль? Ты тут посидишь, а если какие…
- А если какие краснопогонные или с повязками приставать начнут… - начала, было, Маша. Но тут же, облизнув накрашенные губы, нагло потребовала: - Документы мне свои оставь?
- Это ещё зачем? – он вырулил «цундапп» к обочине и заглушил двигатель. – Свои документы любой уважающий себя красный офицер хранит при себе. А ты бы на месте патрульных… - и, глядя в её поникшие глаза, сурово прибавил: - Сиди! Автомат только возьми под чехол. Могу «вальтер» дать или тэтэшник. Спустишь с предохранителя…
- Да не надо, - она отмахнулась хоть и лениво, но, как показалось ему, чего-то выжидала.
- Как так – не надо? - удивлённо-зловеще поднял он цыганские брови. – А если дезертиры какие? А бандиты? А немцы-окруженцы?..
- Ага, немцы… - натурально хмыкнула она. – По своим, значит, стрелять меня агитируешь?
Они с минуту смотрели друг на другу расширяющимися от удивления глазами.
- Ладно, уж… - наконец промямлил он в нерешительности, ощущая холодок под лопатками. Руку с «панцеркнаппе» тяжело оттянуло, а наплечные ремни неприятно врезались в кожу. – Сиди уже, героиня труда и обороны. Может чего и высидешь. Премию, какую… сталинскую…
