Не дрогнет пусть моя рука

И мыслью истина крепка;

Покуда чувствует душа

Томленье тела неспеша,

Глумленье плоти над святой

Праматерью отцов – душой.

Пусть свет прозренья из пера

Прольётся. Сколь б ни была скора

В порывах страсти – о, душа,

Ты с важной честью малыша

Обиды все прощаешь нам

За скверну слов, иной бедлам.

Но строки не затем пишу –

Глотая слёзы, я ропщу –

Сколь быстро тело забывает грех,

В посмертии не зрит потех.

Нет, я не Дант, гораздо ниже,

В монахи даже не был стрижен;

Нет, не святой – обычный люд.

Спасаясь от глумящих пут

К душе моей, сквозь будни дней,

Сейчас поговорим о ней.

С чего начать, не знаю, право,

Всё ж не услышу в ответ: «БРАВО!»

Начну свой оскуделый стих;

Вот сердца вновь удар притих,

И снова ангелы толпой,

Как будто в театр неземной

Пришли вкушать несмелый дар

Пузатых букв, словесных пар.

Мне было мало лет тогда,

Но впечатленья навсегда

Огнём вожглись в нестарый ум,

И преисполнен томных дум;

Сейчас всю важность осознав,

Поведать вам спешу стремглав.

Уж много лет прошло с тех пор,

Но тем не менье жду укор

В багровых рясах тлевших лиц,

Что перед смертью канут ниц.

И вместо истины порой

Клеветный с уст спускали гной.

Господь давно покинул их,

Спасая милостью иных.

Легендам верить не привык,

А лгать с покон веков отвык.

Главой седою я поник,

Моленьем заглушая крик,

Щемящийся в душе моей.

Со днём становится сильней.

Поведаю не ложь, но быль,

Стряхнув со стоп уставших пыль,

Но страшна исповедь моя.

Скажу, прискорби не тая,

И сферы Вечности Маяк

Спустил лучей мерцанья так,

Как высший знак сановности моей

Фиванского Святилища. Плебеи

Деяньям думать не могли,

Во что себя они ввергли.

Покуда солнце – златый диск,

Не спепелит их жалкий писк.

Мой ученик и друг Македонянин

И я, как помнится, Аргивинянин.

По скудне лет и темноте волос

Я Клодием реку его. Голос

Как прежде робок, нелюдим;

О да, и вместе мы едим.

Да не пристал сей этикет,

Но нет нужды сзывать авторитет.

То быль реку вам, о, народ,

Великих знаний сей оплот.

Достигли уровня тогда,

Ниц бросив предрассудки навсегда.

Мы с рук Великого Питьё

Иерофанта приняли – бытьё.

Тот кубок был не древо, не металл

Ввергая нас в искусственный аннал.

И примитивен был на вид.

О, если б мудрый знал Давид!

Но «Кубком Жизни» звался он…

Так вот с лексира кубком мы

Дорогой Вечности бразды

В десницы взяли я и он,

К Учителю придав поклон,

Держали путь в пещеру тайн,

Где, может быть, селился Кайн

Братоубивец – человек…

О, что таит ещё наш век?

Держали путь мы в город Фивы.

Нам ветер гимны пел гулливо,

Катился к ночи скучный день.

Игра миров, мирьяд и тень…

Страша, взросла в исполинский размер.

Вот эго явный вам пример.

Мы долго мяли грудь земли

Стопою мерной, как могли.

Всё новый мир вскрывался нам

Подобно явь людей – мышам…

Мы путь держали к мудрецу

(Он улыбался и глупцу),

Но Тёмным нарекли его,

Не разумея ничего,

Что нёс народу светлый муж,

Хоть был и малость неуклюж.

А имя – Гераклит – давно забыл

Но створки памяти закрыл.

О, сколько лет прошло с тех пор!

Не раз катились реки с гор,

Покуда впитывали мы

Любовь и знания, а сны

Иллюзией ковали нас,

Дурманом пеленая глаз.

Сколь много раз с учительского лона

Мы покидали; небосклона

Касался чуть, едва наш взор

Питая солнечный укор.

О мощной мудрости своей

На землю – колыбель детей.

Но сколь короток жизни век!

И пожиная плод – побег

В пройдённом жизненном пути,

Нам в мире боле не сойти.

Земную жизнь однажды я

Под видом стоика, друзья,

Влачил обыденностью лет

Челом, храня в устах обет

Мощнейших формул жизни сей,

Иначе, что бы сталось с ней?

Когда же сон меня опутал ложью,

Как малое утробное дитя,

То страх меня замучил гложью,

Моим бессилием крутя.

Сколь уязвимо тело человека,

Природным сдавшись слабостям!

Но мало ли открытий века

Открылись, сдавшись божеским властям.

Подобно им во сне я чаял

Младого мужа средних лет

И взгляд его презреньем лаял

На мой, отеческий, в ответ.

Тот сон запомнил я надолго,

Он вещим мне казался так,

И в путь отправились подолгу.

Тебя Эмпидиокл видел так:

«Был хмурен день, на солнце скуден,

А город пуст был и нелюден.

Часы за полдень превышали счёт

(Тогда не точен был учёт).

Черна одежда, скрытен лоб,

Не сводит взор с окровавленных стоп

Со старца, шедшего пред ним.

То был Сократ, придя за сим,

Нуждаясь вверить мне тебя,

Он руку протянул, любя.

Твои перста к моей руке

И, потянувшись налегке,

Ни слова так не проронив,

Исчез в эфире, тот мотив,

Что пели ангелы тогда,

Заполнил разум навсегда.

Склонилось солнце в плечи гор,

Свершая церемоний хор,

Последней литургии дань

Бросая жребий на ночную брань.

О, эти впалые глаза,

А на челе печать. Слеза

Прискорбной боли об одном

Несчастном детстве и былом…»

И свет созвездия тогда

Зиял как боле никогда.

И путеводный блеск. Светило

Меня сияньем поглотило.

Бесспорно, то был добрый знак.

Я в этом лучший был мастак.

Но зрил я друга пред собой,

А перед ним стоял иной.

И цепь знакомств произрастала

От незапамятных времён —

От Врат Златых она лежала,

От той страны, не помним мы имён…

Под толщей вод и вулканами

Хранит земля её под нами.

Как непослушное дитя,

За веком век, всё непростя…

Миры менялись, и плеяды

Вплетались в косы неземной,

Вставая в ровные армады,

Дивясь вселенскою душой.

Так год заканчивал свой счёт,

Перебегая наперёд,

Гадал о сменщике своём,

Но не о нём сейчас поём.

Не раз сменялись день и ночь,

Луны ты неприкаянная дочь.

И полнолуния не раз

Встречали желтизной мой глаз.

Давно не юн, Эмпидиокл,

Ты брат и друг мне, как Патрокл.

Уже не гордость твой удел,

Во многом осознав предел,

До середины земных лет

С рожденья держишь ты обет.

Призвал учитель вскоре нас

И так звучал могучий глас:

«Настал тот час, ученики,

Что силам воли вопреки

Призвал я вас явиться в мир

(А голос слаще звуков лир).