А к:
Помолчи. (Але.) Если он не угомонится, Ок и Ан изобьют его дубинками… Оун, ну-ка расскажи, что это были за слова, которые родились в тебе ночью, когда плакала Ала?
О у н (встает):
Это были чудесные слова. Вот они:
Светлый день уходит куда-то…
А к:
Ты не только глупец, ты лжец: смотри, день пока никуда не уходит.
О у н:
Но день уже ушел, когда во мне рождалась песня.
А к:
Значит, ты должен петь эту песню только ночью, а не днем. Но берегись, не разбуди меня! А то я тебя так стукну, что из глаз посыплются звезды — и прямо в пасть Гарру!
О у н:
В моей песне есть и о звездах.
А к:
Твой отец, Ан, до того, как я убил его большими камнями, очень любил забираться на верхушки высоких деревьев и тянуть руку кверху, пытаясь схватить звезду. Я сказал ему: «А что, если это колючки от каштанов?» Все племя хохотало над ним. Он тоже был глупец. Так что же ты поешь о звездах?
О у н:
Я начну сначала:
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно, грустно, грустно…
А к:
Вот опять врешь: надо говорить «становится грустно», а не «грустно, грустно, грустно». Когда я говорю Але: «Набери сухих листьев», — я ни за что не скажу: «Набери сухих листьев, листьев, листьев». Ты самый настоящий глупец!
О к и А н:
Ты самый настоящий глупец!
Племя:
Он самый настоящий глупец!
А к:
Да, он глупец. Однако продолжай, Оун, расскажи нам о колючках от каштана.
О у н:
Я начну снова:
Светлый день уходит куда-то…
А к:
Смотри, не скажи «куда-то, куда-то, куда-то»!
О у н:
Я твой слуга. Позволь мне продолжать, и племя пусть порадуется.
А к:
Говори!
О у н:
Я начну еще раз:
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно, грустно…
А к:
Я же приказал, чтобы слово «грустно» ты говорил только один раз. Неужели ты хочешь, чтобы Ок и Ан избили тебя дубинками?
О у н:
Но если я так слышу эту песнь — «грустно, грустно…»
А к:
Если ты еще раз понапрасну повторишь «грустно», я прикажу отвести тебя к священному камню.
О у н:
Нет, нет! Я твой слуга. Только послушай меня:
Светлый день уходил куда-то, Становится грустно.
Ох! От этого мне еще более грустно, чем в ту ночь. Ведь песнь эта…
Ак:
Эй, Ок! Ан! Возьмите-ка свои дубинки!
Оун (торопливо):
Нет, нет, смилуйся! Я начну снова:
Светлый день уходит куда-то, Становится грустно.
И… И…
Ак:
Глупец, ты все забыл! Ала, смотри, какой он глупец.
Ок и Ан:
Он глупец!
Племя:
Он глупец!
Оун:
Нет, я не глупец! Вы же никогда не слышали такой песни. Люди, ведь раньше, когда вам хотелось петь, вы только скакали вокруг священного камня, били себя в грудь и кричали: «Хэй, хэй, хэй!» Когда была большая луна, вы тоже кричали: «Хэй, хэй, хэй!» А моя песня из слов, из тех самых, какими вы говорите. Это же чудо! Можно сесть у пещеры и, глядя, как уходит с неба свет, снова и снова напевать ее!
Кто-то из племени:
Он так и делает: сидит у пещеры и поет, а мы дивимся, особенно женщины.
Ак:
Молчать!.. Когда я хочу, чтобы женщина удивилась, я показываю ей, как могу размозжить волку голову, или бросить большой камень, или крепко схватить ее руками, или принести домой много мяса. Что же еще делать мужчине? Я не потерплю тут каких-то песен.
Оун:
И все же позволь мне спеть племени песню. Такую, какую никто не слышал. И тогда они будут восхвалять тебя, ибо тот, кто создал эту песнь, — твой слуга.
