Это основное обстоятельство надо найти прежде всего и отвести ему надлежащее место. Все доказательства и все факты должны быть подчинены ему. Иногда случается, что место главного обстоятельства занимает другое мнимо существенное обстоятельство. Нечего говорить, что такая ошибка бывает роковой для тех, кто не умеет уберечься от нее.
Возможно, что противник сумеет искусственно сузить предмет спора. Если вы поддадитесь этой уловке, вам будет очень трудно вернуться к первоначальному спору; это вернейший признак, что вы не усвоили азбучных правил судоговорения.
В глазах молодого гения это кажется столь невероятной ошибкой, что никто никогда не мог бы сделать ее. Не ошибается, однако, только тот адвокат, который ничего не делает. Вести судебные дела не так просто, как бить в барабан; если бы можно было рассказать все ошибки опытных адвокатов, то начинающий сказал бы, что опыт оставляет их очень несовершенными и что наше искусство скорее притупляет, чем развивает наши способности. Ошибки более всего сознаются теми, кто уже почти не делает их. Несомненно одно: совершенство недоступно для адвоката; все, что мы можем сделать,— это научиться немногому, отучившись от очень многого.
Оратор может идти разными путями во вступительной речи. Прямой путь ближе всего ведет к решению. Известный навык в риторике, необходимый для того, чтобы самая речь была приятна присяжным, и умение расположить доказательства так, чтобы все намеченные вами обстоятельства казались верными,— вот признаки искусного вступления.
Примут ли присяжные ваше толкование фактов или нет, это почти всецело зависит от вашего умения; чтобы достигнуть этого, надо согласовать между собой собранные доказательства и придать вашим толкованиям вид действительных фактов; художник сказал бы — это искусство мешать краски.
Представим себе молодого адвоката, достигшего великого успеха в умении добиваться ответов от свидетелей на свои вопросы. Такие молодые мастера далеко не редкость. От него, однако, не будет большой пользы, если он станет высыпать свои доказательства перед присяжными, как сор из тележки. Надо, чтобы доказательства являлись перед присяжными в таком порядке, чтобы вывод ясно складывался из фактов. Например: есть ли смысл в перекрестном допросе о добросовестности свидетеля, когда указанные им факты удостоверены людьми несомненно добросовестными? Вы можете быть и «жестоки», и «сильны» с ним сколько угодно,— присяжные скажут, что вы губите дело. Жестокость не есть сила, и сила редко бывает жестокой.
Правда, в заметках стряпчего сказано, что надо «вывернуть свидетеля наизнанку»; допустим, что это удалось вам; но кто дал вам право во имя сомнительной нравственности свидетеля ломать ноги истцу?
Это — плохая тактика. Чем больше «жестокой силы» будет в вашем допросе, тем больше окажется сумма убытков.
Предположим, однако, что, несмотря на молодость, наш адвокат разумный человек и не станет выворачивать свидетеля. Он попытается сделать что-нибудь более искусное.
Этот свидетель имеет особую ценность для нашего адвоката: за его правдивость поручилась противная сторона. Все, что вам удастся извлечь из него в опровержение показаний других свидетелей вашего противника, будет иметь огромное значение. В этом отношении указания на его сомнительную добросовестность могут вам пригодиться. Ваше обращение с ним входит в тактику судебного боя, и, смотря по тому, будете ли вы с ним обходительны или резки, вы сделаете его свидетелем за вас или против вас.
Есть один способ вести дело, который почти безошибочно ведет к проигрышу. Это — игривый способ. Адвокат, который, выражаясь грубо, ломает дурака, кончит тем, что оставит в дураках своего доверителя. Истцу мало проку от ваших шуток: ему не смех нужен, а возмещение понесенных убытков, а со стороны ответчика шутки — плохое возражение против фактов. Я часто слыхал, что можно вышутить дело на суде, но никогда не видал, чтобы кто-нибудь это сделал. Ни один судья не допустит этого, если только не ставит шутовство выше правосудия, и я никогда не встречал таких шутов и присяжных, которые были бы способны просмеять права тяжущегося человека. Правда, вы легко можете вышутить свое собственное дело, и если у вас нет шансов на успех, пожалуй, лучше провалить его со смехом, чем со слезой; но смех не должен быть причиной провала.
Этими указаниями я отнюдь не хочу умалить значение юмора, о силе которого говорил выше.
Заметим также, что серьезное отношение к делу не должно переходить в похоронное обращение. Умение заключается в том, чтобы найти непринужденную середину между указанными крайностями. Нет нужды держаться так, как будто вы шествуете под заглушенный барабанный бой траурного марша; присяжные любят быстрый ход и свежий воздух. Держите их в бодром настроении, если хотите получить изрядную сумму убытков. Помните, что они раздают не свои деньги, а чужие, и чем больше бодрости вы сумеете внушить им, тем щедрее они будут в своем решении; убытки иногда растут под влиянием некоторого обаяния адвоката над присяжными.
Не могу не сказать нескольких слов о том, что постоянно выглядывает из портфеля адвоката, как бы тщательно ни старался он его захлопнуть; это — слабый пункт вашего иска; что бы вы ни делали, вам не спрятать его. Если вы хотите, чтобы он принес вам как можно больше вреда, предоставьте вашему противнику извлечь его напоказ. Если хотите, чтобы он предстал перед присяжными в наиболее для вас благоприятном виде, укажите на него сами. Человек всегда относится с большей нежностью к своим, чем к чужим слабостям.
При умелом обращении слабый пункт может иногда быть обращен в преимущество. Насмешка противника над бедностью или несчастьем вашего доверителя послужит к его облегчению, нравственному и материальному. «Но,— скажет с негодованием иной юноша, по своей невинности еще не знающий ошибок,— кто же станет смеяться над такими вещами?»
Погодите, пока не увидите иска какого-нибудь бедняка к железной дороге; или человека, который много лет тому назад имел несчастье попасть под суд. Это ошибка, хуже которой быть не может, но это не значит, что ее не бывает. Это больше, чем ошибка; это самое подлинное издевательство; но существуют клиенты, которые и за это готовы платить деньги. Попытки вызвать предубеждение обыкновенно вызывают сочувствие. Ничто так не вредит речи или перекрестному допросу, как раздражительность.
Люди часто говорят: «Адвокатское искусство есть природный дар; его нельзя создать по заказу». Это верно; это во многих смыслах дар; все ваши способности суть дары природы. Средняя пригодность к ведению судебных дел есть дар, но умение вести их сообразно правилам искусства не есть дар. Это — плод тщательных наблюдений и работы над собой. Надо знать, на что «охотнее идут» присяжные; какой слог сильнее действует на них; какое обращение им любезнее, какие рассуждения всего для них доступнее. Если вы не величайший мастер перекрестного допроса в мире, из этого вовсе не следует, что вы должны задавать свидетелям опасные вопросы; если вы не величайший оратор, это не значит, что вы имеете право говорить не то, что надо, или просто заниматься пустословием. Горе клиенту, если его поверенный без нужды оскорбит чувство свидетеля! Если даже необходимость заставляет вас задать тягостный для свидетеля вопрос, присяжные будут смотреть на вас с неудовольствием; и если вы не сумеете смягчить содержание вопроса вашим обращением, они будут смотреть на вас, как на жестокого врача, находящего удовольствие в болезненной для больного операции, который, если бы пришлось, с такой же жестокостью обошелся бы и с каждым из них.
Но как быть с противником, который сам не щадит? Ответ простой. Отвечайте ему суровым молчанием. Не подражайте ему, чтобы не лишиться тех выгод, которые принесли вам его недостойные приемы. Пусть присяжные видят ваше терпение в тяжелом положении: они своевременно дадут награду вашей сдержанности перед судом.
Если же вы признаете разумным коснуться нападок противника, сделайте это так, чтобы затронуть не только негодование, но и сострадание присяжных; ни в каком случае не увлекайтесь желанием отомстить за своего клиента личными нападками на противника: вините во всем наставления, навязанные поверенному, а не его самого. Это прямая дорога к карману его доверителя.
