— Но ты с ума сошла, Клер. Я говорю тебе, что это невозможно.

— Но я сказала ему, что он спасен; показала ему акт о помиловании, подписанный вашей рукой; уверила его, что вернусь с подтверждением этой милости.

— Я помиловала с условием, что другой заплатит за него; почему упустили того?

— Каноль не виноват в этом бегстве, клянусь вам. Притом же тот еще не спасся, может быть, его найдут.

“Как бы не так!” — подумал Барраба, вошедший именно в эту минуту.

— Ваше высочество, его уведут… Ваше высочество, время бежит… Им надоест ждать!

— Ты права, Клер, — сказала принцесса. — Я приказала все кончить к одиннадцати часам; вот бьет одиннадцать, стало быть, все кончено.

Виконтесса вскрикнула и приподнялась; вставая, она встретилась лицом к лицу с Барраба.

— Кто вы? Что вам нужно? — вскричала она. — Уж не пришли ли вы известить о его смерти?

— Нет, сударыня, — отвечал Барраба, принимая самый приветливый вид. — Напротив, я хочу спасти его.

— Как? — вскричала виконтесса. — Говорите скорее!

— Тем, что отдам это письмо госпоже принцессе.

Виконтесса де Канб протянула руку, выхватила у посланного письмо и, подавая его принцессе, сказала:

— Не знаю, что написано в этом письме, но, во имя Неба, извольте прочесть.

Принцесса распечатала письмо и прочла вслух, а виконтесса де Канб, все более бледнея, с жадностью ловила каждое слово.

— От Нанон! — вскричала принцесса, прочитав письмо. — Нанон здесь! Нанон предается в наши руки! Где Ленэ? Где герцог? Эй, кто-нибудь!

— Я готов исполнить всякое поручение вашего высочества, — сказал Барраба.

— Спешите на эспланаду, туда, где совершается казнь: скажите, чтоб они остановились! Но нет, вам не поверят!

Принцесса схватила перо, написала на письме: “Остановить казнь!” и отдала Барраба. Он бросился из комнаты.

— О, — прошептала виконтесса, — она любит его больше, чем я, и к несчастью для меня, ей будет он обязан жизнью.

Сраженная этой мыслью, она упала в кресло, — она, которая мужественно встречала все удары этого ужасного дня.

Между тем Барраба не терял ни секунды; он не сошел, а слетел с лестницы, вскочил на лошадь и во всю прыть поскакал на эспланаду.

Пока Барраба был во дворце, Ковиньяк поехал прямо в замок Тромпет. Тут под прикрытием ночи, надвинув широкую шляпу до самых глаз, что сделало его неузнаваемым, он расспросил сторожей, узнал о подробностях собственного своего побега и о той цене, которую Каноль заплатит за него. Затем инстинктивно, сам не зная, что делает, он поскакал на эспланаду, в бешенстве шпорил лошадь, гнал ее сквозь толпу, убивая и давя встречных.

Доскакав до эспланады, он увидел виселицу и закричал, но голос его был заглушен криками толпы, которую нарочно взбесил Каноль, чтобы она его растерзала.

В эту-то минуту Каноль заметил Ковиньяка, угадал его намерение и показал кивком головы, что рад видеть его.

Ковиньяк приподнялся на стременах, посмотрел кругом, не идет ли Барраба или посланный от принцессы с приказанием остановить казнь… Но увидел только Каноля, которого палач силился оторвать от лестницы и повесить.

Каноль рукою показал Ковиньяку на сердце.

Тут-то Ковиньяк взялся за мушкет, прицелился и выстрелил.

— Благодарю, — сказал Каноль, простирая к нему руки. — По крайней мере, я умираю смертью солдата!

Пуля пробила ему грудь.

Палач приподнял тело, оставшееся на позорной веревке; но это был только труп.

Выстрел Ковиньяка раздался как сигнал, в ту же минуту раздалась еще тысяча мушкетных выстрелов. Чей-то голос закричал:

— Постойте! Постойте! Отрежьте веревку!

Но его нельзя было услышать в реве толпы; притом же пуля перерезала веревку, пытавшийся сопротивляться конвой был опрокинут чернью; виселица была вырвана из земли, ниспровергнута, разбита, разрушена; палачи бежали, толпа налетела как туча, схватила труп, разорвала его и потащила куски по городу.

Толпа, неразумная в своей ненависти, думала ужесточить мучения дворянина, но, напротив, спасла его от гнусной казни, которой он так боялся.

Во время этого столпотворения Барраба пробрался к герцогу и, хотя сам видел, что опоздал, однако вручил ему письмо.

Герцог, оказавшись среди ружейных выстрелов, ограничился тем, что отошел немного в сторону: в своей храбрости он был так же холоден и спокоен, как во всем, что делал.

Он распечатал и прочел письмо.

— Жаль, — сказал он, повертываясь к своим офицерам, — предложение этой Нанон было бы лучше, но что сделано, то сделано.

Потом, подумав с минуту, прибавил:

— Кстати… она ждет нашего ответа за рекой; попробуем устроить и это дельце.

И, не заботясь более о посланном, он пришпорил лошадь и отправился вместе со своей свитой ко дворцу принцессы.

В ту же минуту гроза, с некоторого времени нависшая над Бордо, разразилась и сильный дождь с громом пал на эспланаду, чтобы смыть с нее кровь невинного.

V

Пока в Бордо происходили описанные выше события, пока чернь волочила по улицам останки несчастного Каноля, пока герцог де Ларошфуко льстил гордости принцессы, уверяя ее, что она обладает властью сделать столько же зла, сколько и королева, пока Ковиньяк с Барраба скакали к городским воротам, понимая, что миссия их закончилась, — пока все это происходило, карета, запряженная четверкой лошадей, выбившихся из сил и покрытых пеной, остановилась на берегу Жиронды, напротив Бордо, между селениями Белькруа и Бастид.

Только что пробило одиннадцать часов.

Слуга, скакавший за каретой на лошади, соскочил с нее тотчас, как только увидел, что карета остановилась, и отворил дверцу.

Из кареты поспешно вышла дама, посмотрела на небо, освещенное кровавым отблеском, и прислушалась к отдаленным крикам и шуму.

— Ты уверена, что нас никто не преследовал? — спросила она у своей горничной, которая вышла из кареты вслед за нею.

— Совершенно уверена, сударыня, — отвечала горничная, — оба верховых, остававшиеся позади по вашему приказанию, уже приехали; они никого не видели, ничего не слышали.

— А ты, ты ничего не слышишь с этой стороны, от города?

— Кажется, слышу вдалеке крики.

— А ничего не видишь?

— Вижу какое-то зарево, похожее на пожар.

— Это факелы.

— Точно так, сударыня, они мелькают, передвигаются, точно блуждающие огоньки. Изволите слышать, сударыня? Крики усиливаются, почти можно расслышать их.

— Боже мой, — вскричала молодая женщина, падая на колени прямо в дорожную грязь. — Боже мой! Боже мой!

То была единственная ее молитва. Одно это слово было у нее на уме, уста ее могли произносить только одно это слово: имя того, кто мог совершить чудо, мог спасти ее.

Горничная не ошиблась: факелы мелькали, крики, казалось, приближались. Послышался ружейный выстрел, за ним тотчас началась стрельба, потом страшный шум, потом факелы погасли, крики как бы отдалились. Пошел дождь, разразилась гроза, но молодая женщина не обращала на это внимания. Она боялась не грозы…

Она не могла отвести глаз от того места, где раньше видела столько факелов, где слышала такой шум. Теперь она ничего не видела, ничего не слышала и при свете молний ей казалось, что все там опустело.

— О, — вскричала она, — у меня нет сил ждать долее! В Бордо! Везите меня в Бордо!

Вдруг послышался конский топот. Он быстро приближался.

— Наконец-то они едут! — вскричала она. — Вот они! Прощай, Франсинетта, уйди, я одна должна встретить их. Посади ее к себе на лошадь, Ломбар, и оставь в карете все, что я привезла с собой.

— Но что хотите вы делать, сударыня? — спросила испуганная горничная.

— Прощай, Франсинетта, прощай!

— Но куда вы изволите идти, сударыня? Почему мы должны проститься?

— Я иду в Бордо.

— Во имя Неба, не ходите туда, сударыня! Они убьют вас!

— Для того-то я и иду туда.

— О, сударыня!.. Ломбар, скорее сюда! Помогите мне, Ломбар, остановить ее!

— Тише. Уйди, Франсинетта. Я не забыла тебя в завещании, успокойся. Прошу тебя, уйди, я не хочу, чтобы с тобой случилось несчастье. Ступай! Они уже близко… Смотри, вот они!