Герцог открыл кошелек и хотел было высыпать все золото в руки Гримо, но тот остановил его.

– Благодарю вас, монсеньор, – сказал он, – мне уже заплачено.

Герцогу оставалось только еще более изумиться. Он протянул Гримо руку. Тот подошел и почтительно поцеловал ее. Аристократические манеры Атоса отчасти перешли к Гримо.

– А теперь что мы будем делать? – спросил герцог. – С чего начнем?

– Сейчас одиннадцать часов утра, – сказал Гримо. – В два часа пополудни ваше высочество выразит желание сыграть партию в мяч с господином Ла Раме и забросит два-три мяча через вал.

– Хорошо. А дальше?

– Дальше ваше высочество подойдет к крепостной стене и крикнет человеку, который будет работать во рву, чтобы он бросил вам мяч обратно.

– Понимаю, – сказал герцог.

Лицо Гримо просияло. С непривычки ему было трудно говорить.

Он двинулся к двери.

– Постой! – сказал герцог. – Так ты ничего не хочешь?

– Я бы попросил ваше высочество дать мне одно обещание.

– Какое? Говори.

– Когда мы будем спасаться бегством, я везде и всегда буду идти впереди. Если поймают вас, монсеньор, то дело ограничится только тем, что вас снова посадят в крепость; если же попадусь я, меня самое меньшее повесят.

– Ты прав, – сказал герцог. – Будет по-твоему – слово дворянина!

– А теперь я попрошу вас, монсеньор, только об одном: сделайте мне честь ненавидеть меня по-прежнему.

– Постараюсь, – ответил герцог.

В дверь постучались.

Герцог положил письмо и кошелек в карман и бросился на постель: все знали, что он делал это, когда на него нападала тоска. Гримо отпер дверь. Вошел Ла Раме, только что вернувшийся от кардинала после описанного нами разговора.

Бросив вокруг себя пытливый взгляд, Ла Раме удовлетворенно улыбнулся: отношения между заключенным и его сторожем, по-видимому, нисколько не изменились к лучшему.

– Прекрасно, прекрасно, – сказал Ла Раме, обращаясь к Гримо. – А я только что говорил о вас в одном месте. Надеюсь, что вы скоро получите известия, которые не будут вам неприятны.

Гримо поклонился, стараясь выразить благодарность, и вышел из комнаты, что делал всегда, когда являлся его начальник.

– Вы, кажется, все еще сердитесь на бедного парня, монсеньор? – спросил Ла Раме с громким смехом.

– Ах, это вы, Ла Раме? – воскликнул герцог. – Давно пора! Я уже лег на кровать и повернулся носом к стене, чтобы не поддаться искушению выполнить свое обещание и не свернуть шею этому негодяю Гримо.

– Не думаю, однако, чтобы он сказал что-нибудь неприятное вашему высочеству? – спросил Ла Раме, тонко намекая на молчаливость своего помощника.

– Еще бы, черт возьми! Немой эфиоп! Ей-богу, вы вернулись как раз вовремя, Ла Раме. Мне не терпелось вас увидеть!

– Вы слишком добры ко мне, монсеньор, – сказал Ла Раме, польщенный его словами.

– Нисколько. Кстати, я сегодня чувствую себя очень неловким, что, конечно, будет вам на руку.

– Разве мы будем играть в мяч? – вырвалось у Ла Раме.

– Если вы ничего не имеете против.

– Я всегда к услугам вашего высочества.

– Поистине вы очаровательный человек, Ла Раме, и я охотно остался бы в Венсене на всю жизнь, лишь бы не расставаться с вами.

– Во всяком случае, ваше высочество, – сказал Ла Раме, – не кардинал будет виноват, если ваше желание не исполнится.

– Как так? Вы виделись с ним?

– Он присылал за мной сегодня утром.

– Вот как! Чтобы потолковать обо мне?

– О чем же ему больше и говорить со мной? Вы мучите его, как кошмар, ваше высочество.

Герцог горько улыбнулся.

– Ах, если бы вы согласились на мое предложение, Ла Раме! – сказал он.

– Полноте, полноте, ваше высочество. Вот вы опять заговариваете об этом. Видите, как вы неблагоразумны.

– Я уже говорил вам, – продолжал герцог, – и опять повторяю, что озолочу вас.

– Каким образом? Не успеете вы выйти из крепости, как все ваше имущество конфискуют.

– Не успею я выйти отсюда, как стану владыкой Парижа.

– Тише, тише! Ну, можно ли мне слушать подобные речи? Хорош разговор для королевского чиновника! Вижу, монсеньор, что придется мне запастись вторым Гримо.

– Ну хорошо, оставим это. Значит, ты толковал обо мне с кардиналом? В следующий раз, как он пришлет за тобой, позволь мне переодеться в твое платье, Ла Раме. Я отправлюсь к нему вместо тебя, сверну ему шею и, честное слово, если ты поставишь это условием, вернусь назад в крепость.

– Видно, придется мне позвать Гримо, монсеньор, – сказал Ла Раме.

– Ну, не сердись. Так что же говорила тебе эта гнусная рожа?

– Я спущу вам это словечко, – сказал Ла Раме с хитрым видом, – потому что оно рифмуется со словом «вельможа». Что он мне говорил? Велел мне хорошенько стеречь вас.

– А почему надо сторожить меня? – с беспокойством спросил герцог.

– Потому что какой-то звездочет предсказал, что вы удерете.

– А, так звездочет предсказал это! – сказал герцог, невольно вздрогнув.

– Да, честное слово! Эти проклятые колдуны сами не знают, что выдумать, лишь бы пугать добрых людей.

– Что же отвечал ты светлейшему кардиналу?

– Что если этот звездочет составляет календари, то я не посоветовал бы его высокопреосвященству покупать их.

– Почему?

– Потому что спастись отсюда вам удастся только в том случае, если вы обратитесь в зяблика или королька.

– К несчастью, ты прав, Ла Раме. Ну, пойдем играть в мяч.

– Прошу извинения у вашего высочества, но мне бы хотелось отложить нашу игру на полчаса.

– А почему?

– Потому что Мазарини держит себя не так просто, как ваше высочество, хоть он и не такого знатного происхождения. Он позабыл пригласить меня к завтраку.

– Хочешь, я прикажу подать тебе завтрак сюда?

– Нет, не надо, монсеньор. Дело в том, что пирожник, живший напротив замка, по имени Марто…

– Ну?

– С неделю тому назад продал свое заведение парижскому кондитеру, которому доктора, кажется, посоветовали жить в деревне.

– Мне-то что за дело?

– Разрешите досказать, ваше высочество. У этого нового пирожника выставлены в окнах такие вкусные вещи, что просто слюнки текут.

– Ах ты, обжора!

– Боже мой, монсеньор! Человек, который любит хорошо поесть, еще не обжора. По самой своей природе человек ищет совершенства во всем, даже в пирожках. Так вот этот плут кондитер, увидав, что я остановился около его выставки, вышел ко мне, весь в муке, и говорит: «У меня к вам просьба, господин Ла Раме: доставьте мне, пожалуйста, покупателей из заключенных в крепости. Мой предшественник, Марто, уверял меня, что он был поставщиком всего замка, потому я и купил его заведение. А между тем я водворился здесь уже неделю назад, и, честное слово, господин Шавиньи не купил у меня до сих пор ни одного пирожка». «Должно быть, господин Шавиньи думает, что у вас пирожки невкусные», – сказал я. «Невкусные? Мои пирожки! – воскликнул он. – Будьте же сами судьей, господин Ла Раме. Зачем откладывать?» «Не могу, – сказал я, – мне необходимо вернуться в крепость». – «Хорошо, идите по вашим делам, вы, кажется, и впрямь торопитесь, но приходите через полчаса». – «Через полчаса?» – «Да. Вы уже завтракали?» – «И не думал». – «Так я приготовлю вам пирог и бутылку старого бургундского», – сказал он. Вы понимаете, монсеньор, я выехал натощак и, с позволения вашего высочества, я хотел… – Ла Раме поклонился.

– Ну ступай, скотина, – сказал герцог, – но помни, что я даю тебе только полчаса.

– А могу я обещать преемнику дядюшки Марто, что вы станете его покупателем?

– Да, но с условием, чтобы он не присылал мне пирожков с грибами. Ты знаешь ведь, что грибы Венсенского леса смертельны для нашей семьи.

Ла Раме сделал вид, что не понял намека, и вышел из комнаты. А пять минут спустя после его ухода явился караульный офицер, будто для того, чтобы не дать герцогу соскучиться, а на самом деле для того, чтобы, согласно приказанию кардинала, не терять из виду заключенного.