Решил пригласить великого искусника в решении подобных «тонких вопросов» бискупа Куявского, посоветоваться, что предпринять.

В одном из полузаброшенных помещичьих домов король принял епископа.

Разговор не клеился. Августу хотелось, чтобы первым начал епископ.

Пусть как угодно, но… только бы начал… Он первым говорить «об этом» не в силах!..

Уставился в одну точку.

Тучный, но довольно подвижной епископ, незаметно перебирая ногами под длинной, обширнейшей рясой, как бы плавал перед столом и… тоже молчал.

Это злило Августа.

«Бестия! — думал. — Наслаждается моим затруднением. Ведь прекрасно знает, зачем я его пригласил. Видимо, ждет, чтобы я со всей ясностью дал ему понять, что я считаю возможным и на что пойти не могу. Ждет и… молчит. Но ничего, подожду и я».

Наконец бискуп подсел к королю. Пышущее здоровьем лицо Августа стало рассеянным, бискуп внимательно следил за ним своими маленькими, заплывшими глазками.

— Думаю, ваше величество, что Карл вряд ли будет нами доволен, — произнес епископ тихо, но смело.

Лицо Августа сохраняло непроницаемость. Скомкав край скатерти, он щипал своими сильными пальцами бахрому, легко обрывал, как тонкие нити, витые шнурки.

— Полагаю, ваше величество, — продолжал епископ, — что Карла нужно бы было задобрить. Несомненно, это самый лучший, если не единственный, путь, который по крайней мере дает надежды на ограниченный успех. — Погладил пухлой рукой край стола. — Надо загладить наше невольное прегрешение…

— Загладить? — как бы внезапно очнувшись, спросил Август, — Как? Чем?

— Есть один способ, — ответил епископ и, хитро хихикнув, пристально взглянул в глаза Августу. — Может быть, вы, ваше величество, этот выход уже и нашли? — И снова пытливо заглянул в глаза королю.

— Нет, — ответил совершенно искренне Август, удивленный значительными взглядами бискупа. — Нет, нет!..

Хитрая улыбочка снова тронула пухлые губы епископа, он развел руками, приподнял плечи и отчетливо зашептал:

— Нужно, ваше величество, вернуть шведскому королю генерала Мардефельда и всех, кто вместе с ним был взят в плен. Вернуть немедля. А там, — потер руки, — видно будет. Во всяком случае, я решительно не могу понять, почему нам нужно убиваться.

Король слегка склонил голову, и по лицу его было видно, что он хочет вникнуть в каждое слово.

— Да, возможно, что вам, ваше величество, придется лично говорить с Карлом… Объяснить ему невольность вашего прегрешения… даже… может быть… и откупиться, — подбирал слова бискуп. — Но это потом, а теперь…

— А теперь! — Широко улыбнулся, обнажив ряд крупных белых зубов. — Прекрасная мысль! Но… — поморщился. — Мардефельд и все остальные — они же у Меншикова?

— Да, да, — кивал бискуп, — их нужно от него получить.

Август встал, прошелся по комнате.

— А как, по–вашему, это сделать? — спросил, внезапно остановившись против епископа. — Думаете, Меншиков так вот, — помахал кистью руки, — легко их и отдаст?

— Я этого не думаю, — произнес епископ, подчеркивая слова. — Полагаю, что надо будет его настоятельно просить отдать всех пленных вам. Хотя бы под тем предлогом, что вы, ваше величество, — скорбно вздохнул, смиренно сложил руки на животе, — сами были в бою и… пленные необходимы для поддержания вашей чести.

Король отрицательно мотнул головой:

— Меншиков на это не согласится, я знаю.

— Тогда, — продолжал бискуп, — нужно будет предложить ему разменять на них русских офицеров, содержащихся в Стокгольме.

— Ах так! — воскликнул Август. — Да, да… Пожалуй, действительно… напишем такое письмо. Если нужно, то возьмем обязательство: размен учинить, скажем, в три месяца, а в случае несогласия на то шведского короля возвратить пленных снова россиянам… Возвратить! — поднял палец.

У бискупа от беззвучного смеха заколыхался живот.

— Напишем письмо!.. Возьмем обязательство!..

Король и епископ — один в блестящем, расшитом камзоле, другой в черной монашеской рясе — выглядели странно и неестественно при тусклом свете свечей, едва достигавшем углов мрачного, пустынного зала.

Август сел, подвинулся почти вплотную к епископу.

— Ну, а если и после этого Меншиков не согласится?

— Разве? — спросил епископ, подняв кустистые брови. — Тогда, — произнес уже серьезно, — мы, ваше величество, заявим, что ежели желаемые пленные нам не вручатся, то он, Меншиков, с его стремлением исключить такую возможность, Меншиков, упрямо отказывающийся смотреть прямо в глаза сложившимся обстоятельствам, — лицо епископа исказилось, глаза забегали, — легко причиной будет, что учиненный между государем российским и королем польским союз претерпит нужду.

Август немного смутился, но сейчас же оправился, откинулся на спинку кресла, потер ладонями грудь. В глазах у него заиграла злая улыбка.

— Да, это, пожалуй, единственное, что может заставить его отказаться от риска твердо стоять на своем. Словом, тогда… он, пожалуй, уступит.

Предложение короля, как и следовало ожидать, «того принца [Меншикова] склонить не могло, чтоб пленных офицеров, у него сущих, нам вручить, — писал позднее Август Петру, — и мы, для содержания чести своей, принуждены через бискупа Куявского и генерал–майора нашего Гольца ему сказать, ежели он нам желаемых пленных не вручит, то он легко причиною будет, что между вашим величеством и нами учиненный союз нужду претерпеть может; и так едва вышеупомянутый принц себя уговорить дал».

С Августом Александр Данилович старался быть еще более осторожным, чем с любым иноземным политиканом. «Впрочем, — думал он в этот раз, — может быть, и впрямь Август верит в то, что сделать клянется? А размен пленными офицерами вот как неплохо бы было со шведами учинить! Ведь в Стокгольме томятся: генерал Вейде, князь Долгорукий, царевич Имеретинский, князь Трубецкой…»

Учитывал Меншиков и то, как крепко Петр держится за союзников в этой тяжелой для России войне.

Итак, все прикинув, Александр Данилович вынужден был уступить. Но, уступая настойчивой просьбе польского короля, он взял с него письменное обязательство. «За отданных нам князем Меншиковым шведских офицеров и рядовых, взятых в последней баталии войсками Его Царского Величества, — обязывался Август, — в десять недель или в крайней мере в три месяца выменять всех московских офицеров, в Стокгольме обретающихся».

Получив от Меншикова пленных, Август немедленно передал их шведскому королю. Ни о каком размене пленными он не посмел даже заикнуться. Этим он хотел хоть отчасти искупить свою вину за невольное сражение с Мардефельдом.

Петр отблагодарил Данилыча подарком трости, стоимостью в 3064 р. 16 алтын 4 деньги (как было записано в расходной книге Посольского приказа). «Когда с Москвы поедешь в Смоленск, — приказал он вице–президенту посольской канцелярии Шафирову, — возьми с собой два креста кавалерийских Святого Андрея и сделай трость, у которой верхний и нижний пояски алмазами хорошими осади; сверху хорошо б покрыть изумрудом большим; в сторонах, ежели добрый мастер есть, сделать два символа, победе приличные, а в третьем месте герб господина Меншикова финифтью сделать. При сем посылается и образец».

В 1705 году цезарь Иосиф даровал Меншикову достоинство князя Римской империи. Но это было не свое, «покупное». И вот 30 мая 1707 года Петр возводит его в достоинство князя воссоединенной Ижорской земли.

«Римского государства князь Александр Данилович Меншиков, — сказано было в новом дипломе на княжеское достоинство, — от юных лет принятый в милость нашу, по мере возраста своего процветал храбростью, славными дарованиями ума и сердца, предваряя всех своих сверстников; при осаде Азова, на море и на суше, он явил мужество не по летам, чем милость наша к нему значительно умножилась; в путешествии нашем по Европе, избранный в числе самых верных и любезных, он заслужил благоволение всех иностранных государей и награжден ими впоследствии явными знаками милости: от цесаря Римского высшею степенью чести — княжеским достоинством Римской империи, от короля польского кавалериею Белого Орла, от короля прусского орденом Благородия.