– Что нашли при обыске?

– Ничего, ни бумаг, ни табаку, ни денег.

– Кормили его?

– Так точно, только и ел он как ненормальный… ест, а сам в угол глядит и руками отмахивается.

Я взял трубку и, соединившись с санотделом, спросил:

– Кто у нас психиатр?

– Майор Ромашов, – сказал начсанчасти, – прекрасный психиатр с ученой степенью, кандидат медицинских наук. На «гражданке» был ассистентом профессора.

– Отлично! Пришлите его ко мне.

Я позвонил генералу и доложил, что в 20 часов хочу допросить задержанного человека.

– Буду к этому времени у вас, и очень хорошо, что вы пригласили доктора Ромашова. Я уверен, дорогой Александр Петрович, что на этот раз мы имеем дело с сумасшедшим… Вы понимаете, зачем перед нами появляется одержимый манией шизофреник?

– Конечно, догадываюсь, – сказал я. – Дешевый номер, хотя и не лишенный остроумия.

– А вы подумайте, для чего это сделано… а пока до вечера, – сказал генерал.

Я задумался. Из раздумья меня вывело появление майора Ромашова.

– Кто заболел, товарищ полковник? – встревоженно спросил он.

– Не беспокойтесь, я здоров, – засмеялся я, – и вовсе не думаю быть вашим пациентом. Вы нужны, доктор, для того, чтобы выяснить, с кем мы имеем дело, с больным или с симулянтом.

– О-о! Симулировать сумасшествие при современном развитии психиатрии почти невозможно. Вы разрешите мне по мере надобности вступать в беседу с интересующим вас человеком?

– Пожалуйста, – ответил я.

Стенные часы медленно и звонко пробили восемь. У ворот остановился автомобиль, и, как всегда точный, в комнату вошел генерал.

– Введите задержанного, – приказал я дежурному.

Спустя несколько минут солдаты ввели в комнату моего утреннего гостя.

Увидев меня, он низко поклонился и, отвесив учтиво поклон доктору и генералу, обратился ко мне:

– Пане полковник, нету мне покою… опять черти… одолели… так и лезут, и лезут… щиплют… смеются… прикажите им уйти.

Мы молча смотрели на него.

– …Вам легко… они вас послушают, а мне житья от них нет…

Человек медленно опустился на колени и стал бить поклоны, бормоча:

– Вы же можете… мне пани доктор сказала… это в вашей власти… Пани докторша пробовали сами, но они ее не слушают, они только вас боятся… – И он пополз, пытаясь поцеловать мои руки.

– Я вас избавлю от них, – подходя к нему и поднимая его с пола, сказал Ромашов. Он заглянул ему в лицо, приподнял веко глаза и тихо, но убедительно сказал: – Их здесь уже нет. Они не могут быть здесь, тут охрана.

Человек вздрогнул и с недоверием взглянул на Ромашова. Вдруг он тихо засмеялся и, покачав головой, убежденно сказал:

– Только пане полковник может прогнать их… они его слушаются, пани докторша мне это сказала, – потом он оглянулся и, озираясь по сторонам, шепотом произнес: – Всех убили, и Ядзю, и Стаха, и Борейшу, только Анелю оставили… а меня, – он жалко улыбнулся, и невыразимое страдание перекосило его лицо, – мучают. – Закрыв ладонями лицо, он прижался к стене и громко заплакал. Слезы текли по его небритому подбородку и грязным вздрагивающим пальцам.

Я посмотрел на Ромашова.

Доктор безнадежно махнул рукой и молча покачал головой.

– Успокойтесь, голубчик, здесь никто не посмеет обидеть вас, – ласково поглаживая голову плачущего, сказал он.

– Они мучают меня… их много… Они вот тут… вот в этом месте… – указывая на голову, сказал человек, переставая рыдать. – Одели меня в это платье, а я не хочу его, – сказал он и быстро побросал на пол свой потертый пиджак, под которым был жилет и бязевая рубашка, обыкновенная больничная рубашка с казенным клеймом на плече, – а Стаха убили… и Ядзю тоже, побросали голыми, – забормотал человек.

– Вне всяких сомнений, – поворачиваясь к генералу, сказал Ромашов.

– Не надо даже быть специалистом, – глядя с сочувственной жалостью на копавшегося в своей одежде человека, сказал генерал.

– Разрешите мне отвезти его в санчасть? Мы там с доктором Васильевой осмотрим и уже более точно доложим вам, – попросил Ромашов.

Ромашов и дежурный сержант вывели безучастно глядевшего на них человека.

– Ну, как, все понятно? – спросил генерал.

– Конечно! Это настоящий больной…

– …одержимый манией преследующих его чертей, – подсказал генерал.

– Ну да, то есть наиболее подходящий субъект для тех, кто хотел уничтожить нас с вами, заинтриговав этой, не лишенной оригинальности, историей с привидениями. Потерпев фиаско, они подослали к нам настоящего больного…

– Для чего? – улыбаясь спросил генерал. – Чтобы показать, что и первый посетитель был сумасшедшим и никакого отношения к взрыву не имел. Взрыв – это случайность, здесь после немцев осталось много заминированных домов.

– То есть убедить следствие, что тут разные вещи и безобидные сумасшедшие с чертями и привидениями никакого отношения к взрыву не имеют?

– И наивно, и одновременно умно, – кивая головой, сказал генерал.

– …Ибо после неудачного покушения ни один здравомыслящий не повторит прежнего трюка и не пошлет своего агента прямо в руки врага. А если это делается, значит тут одно не связано с другим, – закончил я.

– Хорошо! Пусть они думают, что мы обмануты. В дальнейшем официальном ведении дела версию о сумасшедших и привидениях надо будет исключить, – подумав, сказал генерал, – для себя же мы усилим ее. Кстати, прошу вас лично побеседовать с этим несчастным. Он верит, – генерал многозначительно подчеркнул, – в вашу особую силу над чертями, и кстати, выясните, что за «пани докторша» внушила ему это и почему на нем белье с казенными клеймами.

Он уехал, а я, записав свои впечатления, отправился в санчасть.

Увидев меня, больной опять забормотал о чертях, об убитой кем-то Ядзе, вспомнил Лодзь и понес такую чепуху, что трудно было даже проследить за скачками его безумной горячечной речи.

– Пани докторша… – два раза повторил он, но сейчас же перескочил на терзавших больной мозг чертей и уже не возвращался больше к «докторше», несмотря на мои неоднократные попытки завести о ней речь.

Его раздели. Он безучастно подчинился осмотру, продолжая шептать. «Голенькие… а кругом снег и кровь… и Ядзя, и Стах, и Борейша»… – с трудом разобрал я.

– Безнадежен. Типичная форма неизлечимой шизофрении, – сказал Ромашов. – Причины? – переспросил он и пожал плечами. – Гестапо, ужасы, война!

На белье в клейме было напечатано:

– Что это может означать? – спросил я Ромашова.

– Очень просто. Здесь, в пятнадцати километрах от города, есть местечко Большие Садки, там больница для умалишенных и, по-видимому, больной оттуда, – и он расшифровал клейма печати: – Большие Садки. Флигель два, палата четыре.

Я приказал Ромашову, взяв с собою больного, проехать в больницу и выяснить там личность неизвестного.

К ночи вернулся Аркатов.

Врача Янковиц у них никогда не было, но один из медицинских работников польской дивизии вспомнил, что с такой или очень похожей фамилией работала женщина в войсках генерала Андерса, которые после сформирования ушли в Иран.

– Точно я не помню, не то Яновиц, Яннивец, или Янковец, но что-то очень похожее на это, – сказал он.

На вопрос о внешности этой женщины он ответил также неточно:

– Она была связана со штабом самого Андерса. Обслуживала высшие, так сказать, сферы командования, и мы, рядовые работники, мало встречались с нею. Во всяком случае, точно одно, что она очень красивая женщина и знающий терапевт.

Когда Аркатов описал говорившему черты и внешний вид убитой женщины, рассказчик задумался и потом сказал:

– Похоже на нее, однако, по-моему, госпожа Янковиц была блондинкой, – потом, напрягая память, он воскликнул: – Очень хорошо помню ее маленькую, точно нарисованную родинку на щеке и холеные, красивые руки. Вот все, что осталось в памяти, – как бы извиняясь, закончил он.

– Что же? И этого не мало, – сказал я, – хотя у погибшей нет родинки, она шатенка, и руки ее похожи на руки женщины, знакомой с трудом.