– Сэр? – проворковал Баулс.

– Принесите мне шесть косточек и штопор.

– Слушаю, сэр.

Баулс ретировался, а я взлетел вверх по лестнице и распахнул дверь.

– Вот те на! – сказал я ошалело.

В комнате бушевало море собачонок породы пекинес. Позднейшее исследование свело их число к шести, но в эту первую минуту казалось, что их тут сотни и сотни. Куда бы я ни смотрел, мой взгляд встречал выпученные глаза. Комната преобразилась в лес виляющих хвостов. Прислонившись к каминной полке, мирно покуривая, стоял Укридж.

– Привет, малышок, – сказал он и благодушно помахал рукой, словно предлагая мне чувствовать себя как дома. – Ты как раз вовремя. Через четверть часа я должен бежать, чтобы успеть на поезд. Молчать, дворняги! – взревел он, и шестеро пекинесов, которые усердно лаяли с момента моего появления, поперхнулись на полутявканье и онемели. Личность Укриджа оказывала прямо-таки сверхъестественное магнетическое воздействие на животное царство, начиная с экс-дворецких и кончая пекинесами. – Я отбываю в Шипс-Крей в Кенте. Снял там коттедж.

– Думаешь там поселиться?

– Да.

– Но как же твоя тетушка?

– А! Я расстался с ней. Жизнь сурова, жизнь серьезна, как сказал поэт Лонгфелло, и если я намерен разбогатеть, то должен действовать, а не сидеть взаперти по разным там Уимблдонам.

– Да, пожалуй.

– К тому же она сообщила мне, что ее тошнит от самого моего вида и больше она смотреть на меня не желает. Никогда.

Впрочем, едва войдя, я мог бы понять, что произошло какое-то землетрясение. Великолепное одеяние, превратившее Укриджа в пиршество для глаз при нашей предыдущей встрече, сменилось его доуимблдонским костюмом, который, говоря языком реклам, был неподражаемо индивидуален. Поверх серых брюк спортивного покроя, коричневого свитера и куртки для гольфа королевской мантией ниспадал пронзительно-желтый макинтош. Воротничок освободился от ига запонки и обнажил дюйма два голой шеи. Волосы были всклокочены, а властный нос венчало пенсне в стальной оправе, хитроумно подсоединенное к хлопающим ушам проволочками от бутылок с шипучкой. Все в его внешности свидетельствовало об исполненном гордости мятеже.

Материализовался Баулс с тарелкой косточек.

– Отлично. Ссыпьте их на пол.

– Слушаю, сэр.

– Мне нравится этот типус, – сказал Укридж, когда дверь закрылась. – У нас перед твоим приходом состоялся чертовски интересный разговор. Ты знаешь, что его двоюродный брат подвизается в мюзик-холлах?

– Свою душу он мне практически никогда не изливал.

– Он обещал попозже познакомить меня с ним. Человек осведомленный всегда может оказаться полезным. Видишь ли, малышок, у меня возник потрясающий план. – Он драматично взмахнул рукой, опрокинув гипсового Малютку Самуила За Молитвой. – Ладно-ладно, склеишь его клейстером или еще чем-нибудь, да и вообще, думается, ты легко без него обойдешься. Да-с, сэр, у меня возник великолепнейший план. Такая идея осеняет раз в тысячу лет.

– И какая?

– Я буду обучать собак.

– Обучать собак?

– Для выступлений в мюзик-холлах. Номера с собаками, знаешь ли. Собаки-артисты. Денег не оберешься. Начну я скромно, с этой шестерки. Обучу парочке-другой трюков, продам какому-нибудь профессионалу за княжескую сумму и куплю двенадцать новых. Обучу их и продам за княжескую сумму, а на эти деньги куплю еще двадцать четыре. Обучу их…

– Погоди минутку! – Голова у меня пошла кругом: мне привиделась Англия, вымощенная пекинесами, кувыркающимися по команде. – Откуда ты знаешь, что сумеешь их продать?

– О чем речь! Спрос огромен. Предложениям за ним не угнаться. По самой скромной оценке, за первый год я должен выручить от четырех до пяти тысяч. И это, разумеется, до того как дело будет поставлено на широкую ногу.

– Ах так!

– А когда я развернусь по-настоящему, найму десяток ассистентов и обзаведусь приличным питомником, деньги потекут рекой. Моя цель – что-то вроде Собачьего Колледжа в сельской местности. Внушительные здания на огромном участке. Регулярные часы занятий по строгой программе. Большой штат – каждый сотрудник имеет под своим началом столько-то псин, а я надзираю и руковожу. И вообще, едва дело наладится, как дальше все пойдет само собой и мне останется только посиживать сложа руки и получать по чекам. И вовсе не обязательно ограничиваться одной Англией. Спрос на собак-артистов универсален во всем цивилизованном мире. Америка нуждается в собаках-артистах, Австралия нуждается в собаках-артистах, Африке, я уверен, не помешает малая их толика. Моя цель, малышок, постепенно прибрать к рукам монополию в этой области. Я хочу, чтобы всякий, у кого возникнет потребность в собаке-артисте любого разлива, автоматически обращался бы ко мне. И вот что, малышок. Если ты хочешь вложить какой-никакой капитал, условия будут самыми выгодными.

– Нет, спасибо.

– Как хочешь. Будь по-твоему. Только не забывай, был типчик, который вложил девятьсот долларов в автомобильное предприятие Форда, когда оно только еще создавалось, и получил кругленькие сорок миллионов. Послушай, эти часы не бегут? Черт, я опаздываю на поезд. Помоги мне привести в движение проклятых псин.

Пять минут спустя, сопровождаемый шестью пекинесами и прихватив с собой фунт моего табака, три пары моих носков и бутылку с остатками виски, Укридж отбыл в такси к вокзалу Чаринг-Кросс на пути к делу всей своей жизни.

Прошло примерно шесть недель, шесть тихих безукриджских недель, а затем в одно прекрасное утро я получил взволнованную телеграмму. Собственно говоря, не столько телеграмму, сколько агонизирующий вопль. Каждое слово пронизывала мука великого человека, который ведет тщетную борьбу с неизмеримо превосходящими силами. Такую телеграмму мог бы послать Иов после длительной беседы с Вилдадом Савхеянином.

На меня она подействовала, как зов трубы: я успел на следующий же поезд.

Белый коттедж в Шипс-Крейе, видимо, предназначенный в грядущем стать историческим местом и Меккой собаколюбивых пилигримов, оказался маленьким и ветхим строением вблизи от шоссе на Лондон и в некотором отдалении от деревни. Нашел я его без малейшего труда, так как Укридж, видимо, успел стать знаменитостью в тех местах, однако переступить его порог оказалось много сложнее. Я барабанил в дверь не менее минуты без малейших результатов, потом кричал и уже почти пришел к заключению, что Укриджа нет дома, когда дверь внезапно распахнулась, а поскольку я как раз наносил по ней заключительный удар, то и впорхнул в дом на манер солиста русского балета, отрабатывающего новое и сложное па.

– Извини, старый конь, – сказал Укридж. – Я не заставил бы тебя ждать, если бы знал, что это ты. Принял тебя за Гуча, бакалейщика, – поставлено товаров на общую сумму шесть фунтов, три шиллинга и пенни.

– Ах так!

– Не дает мне вздохнуть из-за своих мерзких денег, – с горечью сказал Укридж, провожая меня в гостиную. – Это немножко множко. Провалиться мне, это немножко множко. Приезжаешь сюда, дабы заняться серьезным прибыльным делом и облагодетельствовать туземцев, открыв перед ними возможность вкушать от этого преуспеяния, и не успеваешь опомниться, как они изворачиваются и кусают руку, намеревающуюся их кормить. С первого же моего дня здесь эти кровопийцы ставят мне палки в колеса. Чуть-чуть доверия, чуть-чуть сочувствия, чуть-чуть старого доброго духа «ты мне, я тебе» – вот и все, о чем я просил. И что же? Они потребовали наличных наперед! Проедают мне плешь своими наличными наперед, нет, ты подумай: именно когда мне нужны все мои мыслительные способности, и вся моя энергия, и все умение сосредоточиваться, какими я только обладаю, для моей на редкость сложной и тонкой работы. Да, я не мог дать им наличных наперед. Попозже, если бы они только проявили разумную терпеливость, я, вне всяких сомнений, был бы в положении уплатить по их инфернальным счетам сторицей. Но время еще не дозрело. Я их урезонивал. Я говорил: «Вот я, занятой человек, не покладая рук обучаю шесть пекинесов для выступлений в мюзик-холлах, а вы являетесь, отвлекаете мое внимание и снижаете мою работоспособность, бормоча про наличные. Это ли дух сотрудничества? – сказал я. – Это ли тот дух, который завоевывает богатства? Подобное мелочное скряжничество не откроет дорогу к успеху. Никогда». Но нет, они остались слепы. И принялись без передышки являться сюда и выскакивать на меня из засады на проезжих дорогах, пока моя жизнь не превратилась в абсолютное проклятие. А теперь, как ты думаешь, что произошло?