Другой крупный поэт XV в., Вэттэве-тхеро, был, по преданию, учеником Шри Рахулы. Он порвал с царским двором, удалился из города в лесную обитель и в еще большей мере, чем его учитель, стремился сблизить литературу с народной традицией, полагая, что «настоящая поэзия должна быть понятна не узкому кругу придворных льстецов, а широким кругам народа». До наших дней дошла его поэма «Гуттила-кавьяя» («Песнь Гуттилы»). Герой поэмы — бедный музыкант, потерпевший поражение в состязании с прославленным соперником, которому покровительствовали царь и сам бог Шакра. Бедного музыканта изгоняют из города, и он уходит в лес, отверженный, но не сломленный, убежденный в том, что его искусство нужно людям. Содержание произведения многозначительно: автор не побоялся переставить акценты в сюжете оригинальной джатаки, где, в отличие от его поэмы, все симпатии были на стороне придворного музыканта-победителя и благосклонного к нему царя. По-видимому, Вэттэве-тхеро попытался воплотить в поэме свои собственные «крамольные» мысли о «подлинной истине» буддийской религии, о необходимости служения простым людям, а не царю. В рамках традиционной религиозной тематики автору удалось создать произведение большого художественного значения. Поэма написана в лучших традициях сингальского народного творчества; четкий, лаконичный стиль, простота языка сделали ее образцовой для многих поколений сингальских поэтов вплоть до нашего времени.
К произведению Вэттэве-тхеро примыкает по духу поэма его современника Видагамы «Будугуна-аланкарая» («Украшение из добродетелей Будды»), которая пронизана острой неприязнью к брахманизму и его обрядам. Видагама смотрит на мир глазами простолюдина, его ничуть не привлекают милости монарха; он осуждает своих собратьев — буддийских монахов, которые «за щедрыми монаршими милостями забыли о высоком долге перед людьми и необходимости самопожертвования»; выражает недовольство алчностью царского двора, выступает в защиту обездоленных, что по тем временам было неслыханной смелостью.
Творчество Вэттэве-тхеро и Видагамы завершает период расцвета средневековой сингальской литературы. Оба поэта предприняли попытку вырваться из плена окостеневшей традиции, как-то приукрасить, «очеловечить» религию буддизма, сделать ее приемлемой для простого человека. Критический дух, свойственный творчеству этих поэтов, отражал зреющее недовольство наиболее дальновидных представителей цейлонского общества. Главная их заслуга состояла в том, что они перекинули мост от классической литературы к народной, наметили новые пути ее развития и сделали первые шаги в раскрепощении литературы от религиозных догм.
В начале XVI в. естественное развитие цейлонской культуры и литературы было прервано. В 1505 г. на остров высадился первый отряд португальцев, и начался четырехвековой период господства колонизаторов (португальцев, а начиная с середины XVII в. — голландцев). Творческая активность сингальских поэтов и писателей стала ослабевать.
*Глава четвертая*
БИРМАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Зарождение бирманской литературы связано с государством Паган, основанным в XI в. бирманскими племенами, которые пришли на территорию современной Бирмы в IX в. Бирманцы сравнительно легко утвердились на новых землях, так как старожилы этих мест, племена монов и пью, не смогли оказать им серьезного сопротивления из-за внутренних распрей и ослабления государственных объединений в результате непрестанных войн с могущественными соседями. Общение с покоренными народами оказало большое влияние на формирование национальной бирманской культуры: на базе монской письменности был создан бирманский алфавит, строительная техника пью легла в основу бирманской архитектуры, через монов и пью бирманцы впервые приобщились ко многим культурным достижениям Индии и Китая.
При короле Анорате (1044—1077) государственной религией бирманцев провозглашается буддизм (в форме тхеравады — южной ветви буддизма), который впитал в себя отдельные черты других религий и верований, процветавших на территории Бирмы с незапамятных времен. Вместе с ним укрепляется положение официального языка южного буддизма — пали, и первым произведением, которое читали грамотные бирманцы, была «Типитака» — систематизированный свод (канон) учения Будды на этом языке.
Самым ранним памятником бирманской письменности, дошедшим до нас, является надпись на камне, датированная 1058 г. В настоящее время найдено значительное число надписей, созданных в Паганском государстве. Многие из них представляют большой исторический интерес, как, например, стела «Мья зеди»
(1113), выбитая по приказу Раджакумара, сына короля Пагана Чанзиты (1084—1113), на четырех языках: бирманском, пали, монском и пью. В надписи, в частности, говорится:
«Тысяча шестьсот двадцать восемь лет прошло с тех пор, как великий Будда достиг нирваны, а город этот назвали Аримадданапур [Паган]...
Король правил двадцать восемь лет. Когда он смертельно заболел, принц Раджакумар, благодарный королю за бесчисленные милости, приказал изваять фигуру Будды и преподнес ее королю:
— Этого Будду из чистого золота я сделал в честь моего господина и нижайше преподношу ему. Те же три деревни рабов, что даровал мне мой господин, будут прислуживать этому священному изображению из золота.
И тогда король пришел в восхищение и воскликнул:
— Прекрасно! Прекрасно!..»
С течением времени содержание надписей углубляется, богаче и выразительнее становится язык, искуснее стилистические приемы. Это особенно заметно в заключительных формулах надписей, содержащих угрозу тем, кто посягнет на пожертвованное.
«Если же какой-то человек повредит или украдет что-либо из того, что я пожертвовала, — говорит королева По Со в надписи из храма Минваин (1271), — пусть не позже семи дней, а коль скроется он на семь дней, — не позже семи месяцев, а коль скроется он на семь месяцев, — не позже семи лет нападут на него все болезни, обрушатся страшные беды, сократятся дни его жизни. Пусть навлечет он на себя гнев короля, пусть не пощадит его потоп и пожар, пусть топор молнии разрубит его дом!»
Надписи, выбитые чаще всего с определенными религиозными целями, по своей структуре достаточно однообразны: перечисление пожертвованного, обращение к Будде с объяснением мотивов приношения, просьба-заклинание и т. п. Тем не менее, будучи почти единственными достоверными свидетелями эпохи, надписи помогают лучше понять процессы, которые происходили в древнем бирманском обществе и в бирманской литературе на ранних ступенях ее развития. В этой связи особо привлекают те разделы надписей, где говорится о причинах постройки той или иной пагоды, о жизни людей Пагана, их нравах и настроениях.
«О, как мечтаю я избавиться от своего тела, — пишет дочь короля Тейнгату в надписи из храма Амана (1266), — страдающего от несчастий рождения, старости и смерти, несчастья разлуки с теми, кого мы любим, и жизни бок о бок с теми, кого мы ненавидим, несчастья наших желаний и невозможности их осуществления. Я страстно желаю достичь блаженства нирваны. Ради этого я отказалась от золота, серебра и других драгоценностей, принадлежащих мне, и построила монастырь. Я пожертвовала все мои без исключения земли, сады и рабов во имя счастья монахов — учеников Всесведущего...»
Надписи Пагана демонстрируют образцы развития прозы. Однако мы не располагаем каким-либо поэтическим произведением, время создания которого в эпоху XI—XIII вв. подтверждалось бы документально. Это не свидетельствует о более позднем зарождении национальной поэзии. Исключительное положение прозы вполне могло быть данью требованиям, предъявляемым к надписям: стихи казались слишком «мирской» формой. Не сохранилось древней письменности на пальмовых листьях, с VIII в. служивших в Бирме основным писчим материалом (древнейший из найденных памятников на пальмовых листьях — стихотворение «Принцесса Аракана» — датируется 1455 г.). Время, влажный климат, а также бесконечные войны, сопровождавшиеся разрушениями и пожарами, нанесли непоправимый ущерб памятникам Пагана. Если стихи записывались именно на пальмовых листьях, понятно, почему они не дошли до нас.
