— От меня ждут этого, — голос Ду Шаня окреп. — Так заведено с… с самого начала. А что мне еще остается? Не могу же я ни с того ни с сего отказать им в благословении, как ты думаешь?

— А она молода и хороша собой…

— Ну, когда они немолоды и некрасивы, я ведь все равно добр к ним. — Он изобразил нарочитое возмущение. — Кто ты такая, чтобы обвинять меня в неверии и неверности?! Сколько у тебя самой было мужчин? А еще монашка!

— Я не сказала ни слова против тебя. — Она круто развернулась. — Будь по-твоему, я ухожу.

И спиной ощутила, что он испытал безмерное облегчение.

Четверо послушников сбились в кучку в одной из своих комнат, затеяв игру с рассыпанными по полу палочками; неверный свет лампы превратил их в сумрачные тени. Увидев входящую Ли, они вскочили на ноги и неуклюже поклонились, застыв в сконфуженном молчании. Они прекрасно знали, почему она здесь, но не могли придумать, что бы такое сказать.

Как они молоды, подумала она. И как милы. По крайней мере, Ван. Ей представились его молодое, стройное тело, его жаркие, исступленные объятия.

Быть может, позже. Перед ней расстилается необъятное «позже». Ли улыбнулась послушникам.

— Учитель хочет, чтобы я разучила с вами Алмазную сутру.

Деревня хоронила первенца Учителя и Госпожи под дождем. Ждали солнца, но и знахарь, и крохотный трупик подсказывали, что долее ждать неблагоразумно. Весна в этом году запоздала. Сырость и прохлада тянулись до лета — и украдкой просочились в легкие девочки. Несколько дней она, задыхаясь, металась в колыбельке, а потом успокоилась и затихла. Страшно затихла. Не кричала, не чмокала губками и не сопела носиком.

Ду Шань и Ли смотрели, как знахарь опускает гробик в плещущуюся на дне ямы воду. Рядом с ними стояли послушники, остальные жители деревни держались подальше, неровным кольцом. За их спинами Ли еле различала смутную тень горного склона, громаду которого поглотила серая бесформенная муть, увлажнившая ей лицо, капающая со шляпы, пропитавшая волосы. Смердела мокрая шерсть. Налитые молоком груди ныли.

Знахарь встал, вытащил из-за веревочного пояса погремушку и, потрясая ею, с воплями запрыгал вокруг могилы, отгоняя злых духов. Послушники и те немногие, у кого были молитвенные колеса, принялись их крутить, раскачиваясь вправо-влево. В сыром, тяжелом воздухе забился тяжелый напев: «…благословенные предки, великие души, благословенные предки, великие души…» — снова и снова. Ни Дао, ни Будда почти не коснулись этого языческого ритуала.

Ду Шань воздел руки и произнес более подходящие к случаю слова, но монотонно и бездумно: он произносил их слишком много раз. Ли почти не вслушивалась. Она тоже повидала слишком много смертей. Сейчас она даже не могла припомнить, скольких младенцев потеряла. Семерых, восьмерых, дюжину? Куда больнее видеть, как дети стареют. Прощай, доченька. Да не будет тебе одиноко и страшно там, куда ты ушла. Единственное, что Ли ощущала в себе сейчас, — окончательно окрепшую решимость.

Все кончилось. Люди отбормотали что положено и вернулись к своим делам. Знахарь остался — он еще должен засыпать могилу. Сквозь его неумолчные бормочущие причитания Ли слышала, как комья земли колотят по крышке гроба.

Послушники на время вернулись к своим родителям. Ли и Ду Шань ступили в опустевший дом. Уходя, он оставил дверь открытой нараспашку, чтобы впустить в комнату свет. Тлеющие в очаге угли немного согревали воздух. Ду Шань отряхнул куртку и с громким вздохом швырнул ее на кровать.

— Ну, с этим покончено. — Не дождавшись ответа, он снова подал голос: — Бедная малютка. Ничего, бывает.

Может, в следующий раз больше повезет, а? Глядишь, и сын родится.

— Здесь следующего раза не будет, — напряженно отозвалась Ли.

— Что?!

Волоча ноги, он подошел к ней. Руки его безвольно болтались. Она смело встретила его взгляд.

— Я ухожу. Ты должен идти со мной.

— Ты что, рехнулась? — Его обычно невозмутимые черты исказил страх. — Какой демон в тебя вселился?

— Не демон, а решимость, копившаяся месяцами. Я окончательно поняла, что такая жизнь нам просто не подходит.

— Но она мирная, счастливая!..

— Ты считаешь ее такой, потому что увяз в ней. Я же вижу в ней лишь застой и убогость. — Она произнесла суровые слова спокойно, с едва уловимой печалью. — Поначалу мне казалось, что странствиям пришел конец, что я нашла священный приют. Ду Шань, — она не назовет его ласковым прозвищем, пока не склонит на свою сторону, если такое возможно, — я постигла то, что тебе следовало заметить столетия назад. На земле нет священного приюта ни для кого и нигде.

От изумления он забыл о гневе.

— Ты хочешь вернуться к своим дворцам и обезьяньим ужимкам при дворе, да?

— Нет. Это тоже западня. Я жажду свободы… я хочу быть, хочу достичь того, на что я способна! На что способны мы.

— Но я нужен здесь!..

Прежде всего подавить в себе презрение. Выказав презрение к этим людям, ведущим полуживотное существование, она лишится Ду Шаня. По правде говоря, любовь Ду Шаня к этим людям, его сочувствие им, забота о них поднимают его над ней. Далее, надо собрать в кулак всю свою волю: если она сдастся, если подчинится, то мало-помалу тоже станет одной из горянок. Возможно, это приблизит ее к самоотвержению, к освобождению от Колеса бытия; но при этом она лишится возможности достичь высот, какие сулит жизнь. Что она до сих пор видела в жизни, кроме жестокости?

— Почти так же они жили и до тебя, — произнесла она. — Так же будут жить и после тебя. Но, с тобой или без тебя, такая жизнь не вечна. Народ хань продвигается на запад. Я своими глазами видела, как они вырубают леса и распахивают землю. Рано или поздно они покорят и этот край.

Ду Шань пришел в замешательство.

— Куда же нам податься? Ты что, пойдешь попрошайничать?

— Если понадобится, пойду, но не надолго. Ду Шань, пойми: за этим горизонтом раскинулся целый мир!

— Мы же ничего не знаем о нем.

— Я знаю кое-что. — Сквозь лед ее решимости сверкнуло пламя. — К берегам Китая пристают иноземные корабли. Варвары наступают. До меня доходили слухи о серьезных беспорядках на юге, по ту сторону гор.

— Но ты говорила, что империю запрещено покидать…

— А нам-то что за дело? Разве поставишь стража на каждую тропу, какую мы отыщем в горах? Говорю тебе, если мы не сумеем ухватить ни одну из возможностей, манящих отовсюду, то не заслуживаем нашей долгой жизни.

— Если мы прославимся… Заметят, что мы не стареем…

— С этим мы как-нибудь справимся. Ветер перемен гуляет, не зная границ. Империя больше не может отгораживаться от мира, как и эта деревня. Мы найдем возможности добиться своего. Например, просто вложим деньги на длительный срок. Посмотрим. Мне пришлось тяжелей, чем тебе. Однако я усвоила, как много в хаосе укромных местечек. Да, мы можем не выдержать испытаний, можем бесследно исчезнуть, зато до того будем жить полной жизнью!

Ду Шань оцепенел. Ли понимала, что ей понадобится не один месяц, прежде чем удастся убедить его — если вообще удастся. Ничего, она может положиться на выработанное веками терпение, было бы ради чего терпеть и трудиться.

Тучи разошлись, в просвет выглянуло солнце, и струи дождя в дверном проеме засверкали, как летящие стрелы.

И опять пришла весна, только на этот раз ласковая, ошеломляюще-яркая, полная пахучей зелени и пения вернувшихся птиц. Щедро напитанная таянием снегов речушка вздулась, забурлила белой пеной на склонах, зажурчала в долине, прорезая себе путь сквозь бамбуковые рощи, чтобы в конце концов слиться с большой рекой и окончить свой путь в море.

Вдоль речки по дороге шагали мужчина и женщина в одеждах путников, с посохами в руках. У мужчины за плечами висела котомка с необходимым скарбом, а у женщины — запеленутый мальчонка, который весело лопотал, озираясь по сторонам на окружающие, его чудеса.

А позади, у околицы, утирали слезы вышедшие проводить их люди.