Первые части моих воспоминаний («Картинки моего детства»; «Юность. Несколько мгновений счастья») были опубликованы в 2001–2003 гг. в журнале «Москва», а затем вышли отдельной книжкой («Записки простодушного». М., 2003).

Несмотря на положительную оценку читателями моих мемуаров, я многие годы не мог вернуться к их продолжению. Наверно потому, что некоторые воспоминания московского периода моей жизни причиняли острую боль. С годами она притупилась, и я, по настоянию моих детей, Ольги и Андрея, решил вернуться к своим мемуарам. Надеюсь, что они тоже небезынтересны, в частности, события 60–70 гг., когда в Москве, в стенах небольшого здания на Волхонке, рядом с Гоголевским бульваром тоже – «были схватки боевые» и, помню я, ещё какие!

Я старался строго придерживаться правды. «Старому врать, что богатому воровать».

Скажу ещё, что без советов и помощи моих детей ни первая часть моих воспоминаний – «Записки простодушного», ни предлагаемое вашему вниманию их продолжение не были бы написаны.

Бесконечно признателен им, жене Светлане Кузьминой, а также коллегам и друзьям, ознакомившимся с работой или её частями и сделавшим много ценных замечаний. Это Ю. Д. Апресян, Л. П. Крысин, М. Я. Гловинская, Л. М. Иорданская, Ирина и Александр Лазурские и многие другие.

Записки мои по содержанию очень пёстрые. Лингвистика и «тайны лингвистического двора» перемежаются с описаниями зарубежных поездок, командировок, поездок в колхозы, походов по Подмосковью, дружеских застолий; научные доклады – с детским лепетом, а весёлые, комические сценки сменяются событиями поистине драматическими. Но ведь такова сама жизнь, особенно долгая! Я разделил текст на небольшие разделы, и читатель всегда может пропустить то, что ему неинтересно.

Два слова о моих корнях (подробно я писал об этом в первой части воспоминаний).

Были в Еловском уезде Пермской губернии две деревни. В одной (Пески) жили старообрядцы, в другой (Мартьяново) – «мирские», никониане. Всего два километра отделяют деревни, а кажется, что между ними – каменная стена: даже заходить в чужую деревню избега́ли. И вот старовер, мой отец – Зиновий Санников, встретил «мирску́ю» девку – Ефросинью Логунову, и они, жители враждующих деревень, полюбили друг друга (Ромео и Джульетта!). Поженились, несмотря на сопротивление родных, а потом сбежали от коллективизации в ближайший город – Воткинск. Там в 1931 г. и родился я, первенец. Отец устроился на работу водовозом. Развозя по учреждениям воду в зимние морозы на обледеневшей бочке, простудился, заболел туберкулёзом и умер в 29 лет, оставив четверых малых детей. А через год – война и трудные послевоенные годы. И мама сумела в тяжелейших условиях вырастить нас и дать образование! Я, старший, окончил в 1955-м историко-филологический факультет Пермского (Молотовского) университета. При распределении я, как обладатель диплома с отличием, мог занять неплохое место, но закрепил за собой окружённое озёрами и болотами село Пянтег на севере Коми-Пермяцкого округа, – поскольку кафедра русского языка дала мне рекомендацию в аспирантуру, и я надеялся поступить в аспирантуру Института языкознания Академии наук в Москве.

И вот я в Москве, где прожил всю оставшуюся жизнь.

Конец московской улицы Волхонка имеет богатую историю. Сначала тут размещался Алексеевский женский монастырь, переведённый позднее в Красное Село, затем на его месте воздвигнут в 1839–1859 храм Христа Спасителя. В 1931-м он был снесён большевиками. Разбор храма продолжался вместо 10 дней, отведённых на это властями, несколько месяцев и всё-таки полностью не удался. Храм сопротивлялся, хотел жить, но для большевиков невозможного нет: 5-го декабря храм взорвали. От мощного взрыва тряслась земля в нескольких московских кварталах, а упрямый храм устоял. Пришлось делать второй взрыв. Сносили храм несколько месяцев, а строили – 20 лет, не считая скульптурной работы и росписи, занявших ещё 7 лет!

На месте храма начали строить величественный Дворец Советов – «стройку века», но война прервала строительство, и долгие годы там был вместо величественного дворца огороженный забором величественный пустырь. В 1960–1994-м на этом месте – плавательный бассейн «Москва». А затем – воскресение храма Христа Спасителя и его освящение 19 августа 2000 г. – событие знаменательное, своего рода знак покаяния – покаяния за тысячи снесённых православных церквей.

Это моё отступление может удивить: при чём тут моя аспирантура? А дело в том, что прямо на противоположной стороне Волхонки стояло, стоит (и, надеюсь, будет стоять) пережившее все эти бури небольшое скромное здание, подобное скромной гимназистке (да это и была попервоначалу женская гимназия). Вот к этому-то зданию, ставшему зданием Института языкознания АН (Академии наук) СССР, подошёл я, робкий провинциал, в начале сентября 1955-го.

Хорошо помню вступительные экзамены и подготовку к ним. Вот я готовлюсь к экзаменам, сидя за столиком в конференц-зале Института, а в противоположном конце зала за столом горячо обсуждают какие-то проблемы трое учёных. Среди них по фотографии узнаю́ «самого́ Реформатского», того, который написал замечательное «Введение в языкознание»!

Призна́юсь, Александр Александрович меня при первом знакомстве разочаровал: замечательный учёный и – какие-то шуточки! Вот он, задорно поблёскивая глазами, явно рассчитывая и на случайных людей, которые толклись в зале, читает стихи молодого поэта-солдата:

Вспоминается также казус, связанный со вступительными экзаменами. На экзамене по русскому языку я, говоря о сложном предложении, в том числе о теории Н. С. Поспелова, произнёс громкую фразу: «Но мне кажется, что профессор Поспелов вместе с водой выплёскивает из ванны и ребёнка». И тут Реформатский (председатель комиссии) указал мне на маленького, скромного человека: «Познакомьтесь – профессор Николай Семёнович Поспелов». Я страшно смутился, но, к счастью, это было уже в конце экзамена.

Кроме меня успешно сдала приёмные экзамены в аспирантуру моя сокурсница Лия Андреева. В октябрьском номере (1955 г.) институтской стенгазеты «Русист» отмечалось, что при конкурсе 12 человек на место в аспирантуру поступили два выпускника Молотовского (Пермского) университета, и подчёркивалось, что этот университет даёт студентам отличную филологическую подготовку.

В небольшом здании Института языкознания на Волхонке – интернационал. Как у Пушкина в «Братьях-разбойниках»:

Сравнение академического института с шайкой разбойников выглядит кощунственным, но – посудите сами: у нас тут и смесь племён, наречий (кавказцы, угро-финны, тюрки, русские…), и смесь научных интересов (специалисты по романским, германским, славянским языкам). Жили дружно, не было ни одной стычки на национальной почве. Особенно дружен я был с чувашем Сашей Феоктистовым и с двумя узбеками – Шамси́ Шакуровым и Борисом Джураевым. Первого (Шамси́) безобидно, в шутку называли дехканином, второго – баем (возможно, потому, что он был из более состоятельной семьи). Я жил с ними в одной комнате в аспирантском общежитии. Помню, одна моя знакомая принесла в общежитие и подарила мне – черепаху (!). Может, подражала Аглае Епанчиной, подарившей князю Мышкину ежа. Меня подарок несколько озадачил, а у моих товарищей вызвал отвращение: в Узбекистане черепаха считается нечистым животным. Мы не раз сидели с Шамси́ и Борисом в ресторане «Узбекистан». На мои советы жениться на русских девушках и остаться в Москве они отвечали: «Нет, они смелые очень!».