У Лёдика на щеках проступили красные пятна.
— Вот как! Ты знаешь, как поют глухари? И режешь правду-матку всегда и во всем?
— Да! Режу!
— Что ж, проверим! Ну-ка, скажи, как ты относишься к Макару?
Люська закусила нижнюю губу, лицо ее сперва вспыхнуло, потом побледнело. Она замерла на секунду, затем решительно повернулась к Макару.
— Я люблю тебя, Макар, — сказала она глухо, но отчетливо. — Это для тебя я надела белое платье и туфли на шпильках. Они не имеют вида, если ты на них не смотришь. — В комнате стало тихо-тихо. Люська повернулась к Лёдику и дерзко, с вызовом спросила: — На какой вопрос еще я должна ответить?
Лёдик молчал.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я ответила на вопрос, как я отношусь к тебе?
Лёдик попытался улыбнуться, но улыбка его была жалкой, неуверенной.
— Мне грустно, Лёдик, смотреть на тебя. Во всех экспрессах есть контролеры. Они проверят твой билет… Да что тебе доказывать… — Она повернулась и выбежала из комнаты.
— Ненормальная, — как бы оправдываясь, сказал Лёдик.
— Очень даже нормальная. — Ольга вышла вслед за Люськой.
Люська забилась в ванную комнату и плакала, прислонясь головой к прохладному кафелю.
— Чего ты, Люська! — Ольга обняла подругу и притянула к себе.
— Это ужасно, ужасно!.. — забормотала Люська жалобно. — Теперь все знают…
Ольга поняла, о чем говорит Люська.
— И раньше все знали…
Но Люська все плакала и плакала. Наверно, все-таки вино виновато. Люська не из таких, чтоб реветь.
Она стала всхлипывать все реже и реже, умыла лицо холодной водой. Глянула в зеркало. И так она не особенно красива. Коротко остриженная, чуть рыжеватая. Глаза зеленые в крапинку. А тут еще и припухли.
— Пойдем в комнату, — упрашивала ее Ольга.
— Не пойду.
— Ну и дура! Получится, что Лёдька прав: для правды «пять минут» нужны.
— Все равно не пойду.
— Пойдешь! — Ольга толкнула подругу в бок.
Они вдруг рассмеялись обе, и Люське сразу стало легче. «А что в самом деле!» Тряхнула коротенькими кудряшками и вышла в коридор.
В коридоре стоял Макар. Появление Люськи застало его врасплох, да и Люська растерялась, попыталась было юркнуть назад, в ванную комнату, но в дверях стояла Ольга. Люська неуверенно шагнула вперед, хотела пройти мимо Макара, проскользнуть, растаять.
— Я тебя жду, — сказал Макар и откашлялся.
— Извините, — Ольга нагнулась, будто собираясь кого-то боднуть, прошла между ними и исчезла в дверях комнаты.
Макар и Люська стояли молча, не глядя друг на друга. Потом Макар поднял голову.
— Даю тебе честное слово, что ты никогда… никогда не пожалеешь… Понимаешь? Ну, о том, что сказала. И никто не посмеет смеяться. Никто!
Люська благодарно взглянула на Макара.
— Иди к ребятам, — добавил Макар. — И ничего не бойся.
Когда Люська вошла в комнату, ребята играли в «испорченный телефон». Слова выворачивали наизнанку, лишая их всякого смысла. То и дело слышался смех. На нее никто не обратил внимания. Она села на ту же диванную подушку, с которой так недавно встала, чтобы поспорить с Лёдиком.
Как недавно это было и как давно! Как много произошло с того мгновения! Она огляделась: та же комната — и не та, ребята те же — и не те…
Спустя несколько минут вошел и Макар. Лицо у него было строгое и задумчивое. Он показался Люське выше ростом и шире в плечах.
Когда игра в «испорченный телефон» распалась и уже уставшие ребята вяло затеяли новую игру, в «города», к Люське подошел Лёдик.
— Сердишься, Телегина?
Люська не ответила.
— Не сердись: истина превыше всего. Конечно, это глупо, что я спросил насчет Макара.
Люська вновь покраснела.
— Хорошо, хоть понимаешь. А в общем, ничего особенного…
— Разумеется… И в споре я немного погорячился…
— Глупость — эта твоя «теория экспрессов».
— Ну, а ты куда думаешь дальше? Особых склонностей вроде бы у тебя ни к чему нет.
— С какой стороны посмотреть. Одна есть. Совершенно определенная. — Люська в упор посмотрела на Лёдика. — Склонность быть Человеком!
— Нехорошо быть злопамятной.
— И слишком забывчивой, — в тон добавила Люська.
Она не сказала Лёдику главного. Не хотелось говорить. Именно ему не хотелось.
И раньше в классе много спорили, как жить дальше, куда пойти, кем быть. Вот Макар — у того все ясно. Он даже и мысли не допускает, что его могут не принять в военное училище. Не зря же он последние два года приналег на спорт и на математику. Виктор — того ждут в университете! Кому же идти в университет, как не Виктору Курашову, золотому медалисту? Ольга после школы собирается к отцу на завод. Будет работать и учиться.
А Люська пока ничего не решила. Вот в космос бы она полетела. Космос — это да! Или геологом бы в экспедицию. В горы. К самым облакам! Можно обратиться к друзьям матери. Они возьмут. Коллектором или просто рабочей. Только просить Люська не хочет. По блату получится. А это против Люськиной совести. Да и не обязательно экспедиция. Разве только у геологов романтика? Разве только геологи открывают неведомое? Вот прошлый год двое парней из их школы уехали на строительство Иркутской ГЭС, несколько человек — на целину, в Казахстан. Пишут — счастливы.
Когда-то Люська из всех кинофильмов предпочитала комедии или заграничные фильмы про несчастную любовь. Теперь ей стали нравиться выпуски кинохроники. Манили гудки паровозов, ажурные переплеты кранов, песчаные вихри в пустыне. Люська завидовала и сварщикам газопровода, и бетонщикам, перекрывающим могучий Енисей, и верхолазам на мачтах высоковольтных передач, и шоферам, ведущим машины через горный перевал, и трактористам, прокладывающим первые борозды в бескрайной степи.
И Люська еще до экзаменов, никому ничего не сказав, пошла в райком.
Райком комсомола помещался в просторном трехэтажном здании вместе с райкомом партии и райисполкомом. Здесь два года назад Люське вручали комсомольский билет. Тогда она робела, терялась, не в силах сдержать волнение. Она была еще чужой в этом большом здании. Теперь она шла сюда как в родной дом.
Постучала в дверь с табличкой «Первый секретарь».
— А-а-а, Телегина, заходи, заходи! — Секретарь райкома Алексей Брызгалов поднялся из-за стола и приветливо протянул руку.
Коренастый, с выгоревшими на солнце льняными волосами, улыбчивый, он скорее был похож на озорного подростка, а не на важного секретаря райкома. Его очень уважали комсомольцы и даже побаивались. Обычно, прежде чем что-либо сделать, говорили:. А Митрич что скажет?», А не попадет от Митрича?» Отчество Алексея было Дмитриевич, и весь район звал его попросту «Митрич». За глаза, конечно… А право называть его так в глаза имели немногие.
Люське было приятно, что Брызгалов помнил ее. Они встречались после того памятного дня, когда Люську принимали в комсомол, всего два раза: на комсомольском собрании в школе и на районной конференции, где Люська выступала с отчетом о сборе их школой металлолома.
— Присаживайся, Телегина. Что скажешь хорошего? Как там у вас с четвертой четвертью? Скоро экзамены. Не оплошаете?
— Не оплошаем, Алексей Дмитриевич.
Брызгалов засмеялся.
— Нет, нет, честное слово! — торопливо заверила Люська. — У нас ребята — сила! — Она даже взмахнула рукой для убедительности.
Брызгалов одобрительно кивнул. Люськина убежденность пришлась ему явно по душе.
— Ну и что, Телегина, после десятилетки думаешь делать?
— Вот… — Люська достала из портфеля листок и положила на стол.
Брызгалов развернул.
«Секретарю РК ВЛКСМ тов. Брызгалову. А. Д. от члена ВЛКСМ Телегиной Людмилы Афанасьевны.
Заявление
Прошу направить меня на самую трудную комсомольскую стройку в Сибирь или на Дальний Восток. Хочу вместе со всем нашим народом строить коммунизм — светлое будущее всего человечества. Готова на любые трудности. Звание комсомолки оправдаю.
Телегина».
Брызгалов дважды прочел заявление и посмотрел на Люську. Во взгляде его Люська уловила одобрение. Или это только показалось ей?
