Максим спросил хмуро:

– Вы о церквях? Это еще не повсюду.

– Да, – сказал Томберг, – в церквях. Но церкви, как оказалось, имеют влияние на простой народ даже больше, чем ожидали сами священники. Или не церкви, а религия?.. Вера?.. Я материалист, потому до сих пор не знаю разницы между верой и религией. Никогда не интересовался. И сейчас не хочу!..

Максим поинтересовался:

– Но приходится?.. Эти демонстрации на Болотной за веру нашу христианскую…

– Хуже, – сказал Томберг уныло. – За веру нашу православную!.. Хотя, конечно, наш народ не видит и не понимает разницы. А православная, увы, самая ортодоксальная, негибкая, никаких перемен не видит и не признает. Это католическая идет на компромиссы, а протестантская так и вовсе науку считает спасением от всех бед. В общем, во избежание нагнетания напряжения в обществе и с целью избежать кровавой конфронтации между верующими и неверующими…

Он умолк, не в силах продолжать, Максим спросил настороженно:

– Что, и у нас хотят, как в армии и в школах?..

– Да, – ответил Томберг, вздохнув. – Ничего не поделаешь. Ваш банкир, или кто он там, своими тридцатью миллионами долларов ввел вашу лабораторию в число… гм… заметных. Теперь на вас обратили внимание как чиновники и бандиты, так и всякие там… разные. От чиновников я прикрою, бандиты сразу отлипнут, с ученых у них брать не получается, а вот различные организации… да, это посложнее.

– Но церковь!.. Это же ни в какие ворота не лезет!

Томберг развел руками:

– Максим Максимович, это всего лишь уступка невежественному веку, в котором живем. Вы же знаете, Средневековье еще не кончилось!..

Максим встал, некоторое время казалось, что слышит дурную шутку, Томберг тоже может еще как приколоться, не родился же директором, в его время вообще на ушах ходили, это сейчас молодое поколение намного серьезнее.

– И… как это будет выглядеть?

Директор развел руками:

– РПЦ направляет к нам священника.

– А РПЦ имеет над нами власть?

Томберг посмотрел на него с укором.

– Русь приняла, – напомнил он, – византийскую модель христианства, а в ней главой церкви являлся император. Потому патриарх всегда подчинен государственной власти! У нас был под князем Владимиром, затем под царями, императорами, Совнаркомом, ЦК КПСС, а теперь под нетвердой рукой президента… Потому, когда приходит священник, он приходит еще и как государственный чиновник, облеченный властью.

– Блин, – сказал Максим пораженно, – мракобесие на марше!

– Темнее всего ночь перед рассветом, – напомнил Томберг. – Потерпите. Отнеситесь к этой мелкой неприятности, как к необходимой формальности. Зато присутствие священников в научно-исследовательских центрах заметно снижает, как уже доказано, накал страстей верующих.

– Я никак не думал, – сказал Максим, – что у нас в стране их так много!

– Я тоже не думал, – признался Томберг, – да и сейчас не верю в эти цифры. Просто в нашем обществе всегда есть силы, преследующие какие-то свои цели.

– А если еще взять подростков, – сказал Максим, – которым все равно ради чего бить витрины, жечь автомобили и ходить с плакатами, устраивая стычки с ОМОНом…

– Вы правы, – сказал Томберг. – Дефо говорил, что в его время нашлась бы сотня тысяч отважных англичан, готовых не на жизнь, а на смерть сражаться против папизма, не зная даже, что такое папизм – человек или лошадь. Так и эти будут устраивать митинги и беспорядки во имя своей футбольной команды или православной церкви, не очень-то и представляя, что это. В общем, Максим Максимович, я на вас надеюсь. Мы же умные люди, должны действовать по возможности умно. А то и мудро, если получится. Нам главное – выиграть время. А там войдем в сингулярность, а эти останутся.

– Буду стараться, – сказал Максим. – По возможности. Хотя местами я такой дурак, что все дураки удавятся от зависти.

На следующий день с утра никакого священника, Максим уже начал надеяться, что наверху опомнились и такой откровенной глупости не дали ходу, но после обеда священник переступил порог их лаборатории: отоспавшийся, сытый, с мощным брюхом, как у породистого гуся или даже тираннозавра.

На взгляд Максима, настоящий православный священник: толстый, бородатый, как раввин, в рясе и с пудовым крестом на пузе, точная и узнаваемая карикатура на православие, такого не спутаешь с католическим или протестантским.

Завидев его еще в дверном проеме, Максим понадеялся, что внешность обманчива, вдруг да человек умный и достаточно современный, они даже компьютеры перестали проклинать, однако посмотрел в мясистое лицо с отвисающими щеками и заплывшие жиром глазки, облегченно вздохнул.

Вряд ли этот окажется педофилом или каким-то извращенцем, слишком прост даже с виду. Этому пожрать, да чтоб кусок сала был втрое толще самого ломтя хлеба, да стакан водки… нет, стакана маловато, такому нужно сразу литровую бутыль.

Надо сказать Френсису, мелькнула мысль, чтобы наливал этому служителю церкви вместо компота спирту. Нет, это же не деревенский священник, этому нужно марочного коньяка, да побольше, побольше.

Священник, с порога определив, кто здесь самый главный, важно направился к Максиму, с достоинством неся объемистый живот, как живая иллюстрация того, что во всех странах и во всех конфессиях богатые и развитые люди поголовно худые и подтянутые, а бедные и неразвитые интеллектуально – толстые и даже жирные, хотя это звучит неполиткорректно, и эти данные стараются не афишировать.

Отечески улыбнувшись, священник протянул Максиму руку тыльной стороной вверх. Максим запоздало понял, что для поцелуя, разозлился и отдернул свою, уже протянутую для рукопожатия, пусть и формального.

– Максим Максимович Руд, – назвался он сухо. – Руководитель коллектива этой лаборатории. Как я понимаю, вы и есть тот из церкви…

Он сделал паузу, священник сказал густым голосом:

– Иерей Александр Зельман, отношусь ко второй степени священства. Если слово «иерей» выговорить трудно, можете называть меня пресвитером, это одно и то же. Обращаться ко мне нужно «ваше преподобие», а если неофициально, то «отец Александр» или «батюшка».

Френсис подошел и встал рядом с Максимом.

– А почему не «поп»? – спросил он.

Священник нахмурился:

– Несмотря на то что в греческом, откуда пришла наша вера, слово «поп» означает «священник», а «попадья» – жена священника, в нашем языке это приобрело нездоровый оттенок в простом народе.

– Но мы верны традициям, – возразил Френсис. – И своей исконной вере, а там поп – это поп!

Священник покачал головой:

– Все же предпочитаю, чтобы меня называли отцом. Можно без прибавки «святой».

За их спинами фыркнул Евген:

– Какая скромность!

Кто-то усмехнулся, Максим ответил предельно вежливо:

– Простите, но у меня есть отец.

Священник сказал с укором:

– Но так принято…

– Не здесь, – отрезал Максим, медленно закипая. – Если хотите, можем называть вас товарищем Александром или господином Зельманом. Может, даже мсье или сэром… Нет, сэр – рыцарское обращение, а священники в те времена ездили только на мулах…

– Мусью, – подсказал Георгий. – Как там у классика, «ну погоди, мусью…»

– Панове, – предложил Евген. – Он похож на пана. Только не на пана, а на пана добродия.

Священник покачал головой:

– Это неприемлемо.

– Но не по имени же вас звать? – возразил Максим. – Это только между друзьями… Можем по фамилии, хотите?

Священник сказал благочестивым тоном:

– Давая обет, мы отрекаемся от прежней жизни и прежних имен.

– Ух ты, – сказал Френсис с уважением. – Как в Запорожской Сечи! Помню Юла Брюннера, как он громил поляков…

Георгий толкнул его в бок.

– Ты что? Громил Тарас Бульба, а Юл Брюннер играл его в «Великолепной семерке».

– В церкви, – произнес священник, – мое имя Георгий. Можете по церковному имени с непременным добавлением в начале «брат». «Брат Георгий» меня вполне устроит.