– Что вы, просто от страха так зажгла, что сама удивилась, да еще и молодость! – махнула рукой Анна Михайловна. – А вот когда мы премьеру одной советской оперы давали в Театре оперы и балета в Улан-Удэ, как раз какой-то юбилей советской власти был, в зале весь партер партийными работниками заполнен…

– А как спектакль назывался? – уточнила Оксана, чтобы лучше представить себе происходящее.

– Да я уж и сама толком не помню, мы и исполняли-то его раза три, не больше, что-то героическое из колхозной жизни. Полная чушь! – страдальчески закатила глаза Анна Михайловна. – Так вот, начинается второй акт, жуткое напряжение, то ли белые на пороге, то ли махновцы, надо срочно документы спасать, а может, овец, не помню, но только на сцене нас всего двое, я и Павлик Семенюк. В зале тишина гробовая, начальство в темноте таращится. Паше надо первому вступать, потом оркестр, а у него глаза бешеные, ну, думаю, все ясно, партию забыл. И ведь не подскажешь никак, в такой-то тишине. И вот, когда сердитое покашливание из правительственной ложи раздалось, Пашка с перепугу как запоет арию Трубадура из «Трубадура» Верди. Этакое любовное послание среди накала классовой борьбы. Я чуть в обморок от ужаса не упала. А он ничего, поет и глаза закатывает.

Но беда была в том, что в зале, помимо начальства, молодые деятели искусств на галерке сидели, и слышу я, как оттуда совершенно неприличные смешки раздаваться начали. Я от первого шока уже оправилась, пора, думаю, ситуацию спасать, пока начальство не очнулось. А у Павлика полный ступор: глаза застывшие, но рот открывает исправно и останавливаться не собирается. Он тогда как раз присвоения звания «Заслуженный артист» ждал, так вот за такие фокусы его навсегда лишиться можно было, тем более что в кулисах уже наш парторг в полуобморочном состоянии вовсю семафорил, чтобы Пашку со сцены убрали. Оркестр молчит, дирижер не может решить, что делать – Павлику подыгрывать или что положено исполнять, потому как автор в зале.

– И что же вы? – с замиранием сердца спросила Оксана, представив себе этот публичный конфуз.

– Вскинула я руку и во всю мощь, чтобы Павлика заглушить, как запою «Не время, товарищ, враг на пороге!», дирижер тоже опомнился и, уже не дожидаясь злосчастного Павлика, заиграл его партию, тот очнулся, и ситуацию кое-как вытянули. Правда, Павлик после этого спектакля в больницу с сердечным приступом загремел, от страха. Но «заслуженного» ему все же дали.

Оксана с улыбкой покачала головой.

– Ой, что-то мы с вами совсем засиделись, – подавляя зевок, проговорила довольная, благодушно настроенная Анна Михайловна, поглядывая на часы. – Пора по кроваткам, баиньки.

Оксана взглянула на часы, они показывали начало третьего – ничего себе, посидели. Распрощавшись с Анной Михайловной, Оксана отправилась к себе.

Каким-то странным образом настроение после общения с пожилой певицей у Оксаны совершенно переменилось. Возможно, так на нее подействовали оптимизм и привычка не сдаваться, которые неизменно демонстрировала Анна Михайловна в самые сложные моменты своей жизни. Оксане расхотелось бежать домой поджав хвост, а захотелось разобраться в происходящем. Конечно, Сашка поступила подло, но, возможно, ситуация не так уж и ужасна, как Оксана себе напридумывала. А с другой стороны, что, если сестра попала в беду и ей нужна помощь? В конце концов, охотятся они именно за Сашей, и вполне возможно, ей надо было выиграть время, может, она ни в чем не виновата? Чтобы это понять, Оксана должна сесть, успокоиться и все хорошенько обдумать, а потом уже решать – помогать сестре или нет.

Что же та наделала? И что теперь делать Оксане? Вот два главных вопроса, на которые надо найти ответы!

Оксана прошла в кухню, сварила себе крепкий кофе и впервые в жизни пожалела, что не курит: хотелось успокоить чем-нибудь звенящие от напряжения нервы.

Итак, начнем сначала. Сашка что-то натворила, перекрасилась, сбежала из дома, прервала все связи и затаилась. Ее квартиру обыскивали, за ней, то есть за Оксаной, следили и даже обыскивали в лифте. Вспомнив все подробности последних событий, особенно обыск в лифте, Оксана почувствовала, как ее бросило в жар, и скинула халат, а потом пробежалась по квартире, чтобы снять напряжение. «Во что же эта мерзавка вляпалась и во что втравила меня?» – снова рассердилась Оксана. Поразмыслив, она пришла к выводу, что Сашка, скорее всего, что-то украла, спрятала и требует за это выкуп. А иначе почему не возвращается и прячется? Причина, по которой Оксана все еще жива и ее не пытали, проста: Сашка наверняка припугнула своих жертв (хотя жертва скорее она, Оксана). Она заявила им, что где-то есть запись, или копия документа, или еще какие-то опасные материалы, и что, как только с ней случится неприятность, или она не перезвонит, или еще чего-то не сделает, компромат будет направлен в прокуратуру, в полицию, в Госдуму, на TV и так далее. Отсюда и мягкость методов воздействия. Но это пока. Пока у них терпение не лопнуло. В конце концов они придут к выводу, что Сашку проще грохнуть, а потом, не торопясь, искать компромат. А поскольку за Сашку они принимают ее, Оксану, то и грохнут именно ее.

«Ой, мамочки!» Оксана почувствовала ужасающую сухость в горле и снова отправилась в кухню, где осушила половину чайника. Прямо из носика. Потом проверила задвижку на входной двери, уселась на табуретку и продолжила размышления.

Где и что Сашка могла спереть? Наверное, где угодно? Впрочем, нет. На оборонных предприятиях она не бывает, со спецслужбами не сотрудничает, это уж точно. Подружки ее – такие же легкомысленные безобидные вертихвостки, как и Сашка. Значит, скорее всего, сперла на работе. Работает Сашка в дорогой частной клинике. Оксана немного взбодрилась. Вроде бы пока все логично. Что секретного можно украсть из клиники? Результаты чьих-то анализов? Вполне вероятно. Некоторые анализы, принадлежащие лицу публичному, могут вызвать скандал.

«Что может быть еще?» – решила не останавливаться на единственной версии Оксана. Сашка могла подслушать, а еще вернее – записать на телефон чей-то важный разговор или визит любовницы в отдельную палату. Обнародование таких фактов чревато большими скандалами. Клиника, в которой работает Александра, элитная, пациенты там лечатся непростые, она сама Оксане хвасталась, значит, оба варианта возможны. Есть еще четвертый, наименее приятный вариант: кто-то в больнице занимается торговлей наркотиками, и Сашка каким-то боком в это влезла. В последнем случае Оксана ей не помощник. А в других?

За окном незаметно растаяла короткая июньская ночь, а Оксана все сидела и размышляла, что ей делать. Уехать домой? А где гарантия, что неизвестные не решат использовать Оксану и ее семью как рычаг давления на Сашку? Той на них, конечно, наплевать, но злоумышленникам-то об этом неизвестно. И где гарантия, что ей вообще удастся уехать?

Но, с другой стороны, что она вообще может поделать в такой ситуации? Написать заявление в полицию? О чем? Что кто-то три дня назад обыскивал квартиру? Никто эти бредни и слушать не станет. Рассказать о нападении в лифте? Конечно, у нее есть свидетель, Оля, но и тут дело выглядит весьма сомнительным: ни телесных повреждений, ни кражи, на что именно она может пожаловаться? Да ее даже слушать не будут. Оксана устало покачала головой, глаза ее слипались, голова была абсолютно пуста, серые извилины давно уже дремали, и сколько ни пыталась Оксана их тормошить, никакого отклика из черепной коробки не доносилось. Утешив себя проверенной веками мудростью о том, что «утро вечера мудренее», она отправилась спать и уснула, едва коснувшись головой подушки, а когда проснулась, в голове ее имелся стройный, победоносный план, разумный и безопасный. Наверное.

Из дома в этот день Оксана не выходила. Только на часик выскользнула из квартиры, но подъезда не покидала, а сидела целый день в Интернете, собирая нужную информацию. А потом написала Сашке длинное, полное чувств и мыслей, письмо, упаковала чемодан и уселась до вечера перед теликом. В двенадцать вечера выключила свет и улеглась под одеяло, а уже в пять утра подпрыгнула от звонка будильника, быстренько натянула приготовленные с вечера джинсы и куртку, подхватила чемодан и бесшумно выскользнула из квартиры.