Отец закричал, чтобы они прекратили мучить животное: воз так застрял, что коню его все равно не вытащить. Пусть–ка лучше распрягут Гнедого да поразбросают снег вокруг, тогда, может, Буланка и вытянет сани. Буланка была куда моложе и крепче Гнедого. Порядком наругавшись и поколотив коня еще, они наконец последовали отцовскому совету. Стоило немного раскидать снег, как Буланка с легкостью выволокла воз на дорогу. В сани снова запрягли старого глёттенского ломовика, и Грён с хозяином покатили дальше, но Ермунн обратил внимание на то, что пена на губах Гнедого окрасилась в розовый цвет. И мальчик понял: этот конь не жилец на свете.

Они с отцом тоже тронулись в путь, и Ермунн вновь услышал поразившее его когда–то слово, теперь повторяемое на все лады отцом: «фашисты», «фашистская сволочь», «фашистская шваль». Ермунн поинтересовался его значением, но отец сказал, что этому его научат в школе.

И Ермунн остался при своем убеждении, что слово «фашисты» означает «истязатели лошадей». В этом убеждении он и прожил долгие годы.

2. Испытание мужества

Нож был острее некуда. Ермунн битый час провел возле сеновала, у точильного камня, на котором он, поплевывая, доводил нож до кондиции. Клинок сверкал. Еще несколько раз пройтись отцовским оселком для правки косы, и нож будет загляденье. Пускай тогда его друзья решают, у кого самое грозное оружие.

Весна в Люнгсете наступала поздно. Раньше середины июня о приходе настоящего лета в этом горном селении и не мечтали. Но в тот год весна выдалась необычайно ранняя. Уже к концу апреля реки вышли из берегов и затопили низменные места у слияния Люнги с Гломой. Эти земли, известные под названием поймищ, обладали одной замечательной особенностью: когда уровень рек спадал, часть разлившейся воды задерживалась в колдобинах и бочагах. И если весеннее солнышко показывало себя с лучшей стороны, в начале мая там вполне можно было купаться.

В тот год Ермунн с приятелями купался в таком бочажке уже второго мая. Ныряя с сиденья стоявшей посреди ямы старой косилки, незадачливый Ермунн потерял очки. Из сиденья косилки получалась превосходная вышка, и Ермунн, увлекшись, совершенно забыл про них. Когда он в очередной раз вынырнул на поверхность, очков не было. Они остались лежать на дне, и отыскать их среди покрывавшей дно бурой травы казалось невозможным. Однако Ермунн придумал–таки способ: он взял велосипед, съездил домой за граблями и стал прочесывать дно бочажка в том месте, где, по его расчетам, находились очки. Через некоторое время они, целые и невредимые, были у него в руках.

В первом классе, когда он только начал носить очки, школьные товарищи не упускали случая подразнить его. Он был единственным очкариком. Но теперь, по прошествии трех лет, насмешки прекратились. Ермунну пошел одиннадцатый год, и он был членом самой популярной в городке компании – «Смерть воронам».

Компания состояла из пяти человек. Самому старшему, Симону Хеггену, было двенадцать лет. Ларсу Одвьену – десять. Он был ровесником Ермунна и сыном весьма влиятельного в Люнгсете человека, окружного врача. Помимо них, в компанию входили Юн Туре Льегг, по прозвищу Букк, которое он получил за сходство со Смёрбукком,[26] и Финн Оркелхауг, худенький бледный парнишка, отличавшийся, однако, недюжинной смекалкой. Двоим последним было по одиннадцать лет.

Своим названием, «Смерть воронам», компания была обязана тому, что, по странному совпадению, все эти ребята увлекались набегами на вороньи гнезда, которых было множество на заливных лугах. Белок и желток из яиц высасывали, а скорлупки обкладывали ватой и хранили в картонных коробках. В коробке Ермунна набралось уже шестьдесят три вороньих яйца.

И вот в один прекрасный день Симон предложил им объединиться в шайку. Однако для приема в нее необходимо было пройти испытание. Что могло быть более естественным, чем попробовать отрубать головы воронятам? Симон распорядился, чтобы каждый нашел по пять недавно вылупившихся птенцов. Их следовало принести в штаб–квартиру будущей шайки, располагавшуюся в поймище, на свалке. Там и предстояло свершиться казни, наблюдение за которой взял на себя Симон, выступавший в качестве судьи. Предусмотрительно запасшись топором, они отправились на охоту за воронятами. И вечером того же дня, в конце апреля 1956 года, на берегу реки лежали сложенные рядком двадцать пять воронят с отрубленными головами. Все пятеро кандидатов с честью выдержали вступительное испытание. Так была создана шайка «Смерть воронам».

Сегодня у них был назначен особо ответственный сбор. Предстояла большая охота. Симон велел всем захватить с собой оружие, самое смертоносное, какое им удастся найти. В преддверии великих событий, сказал он, в шайке не должно быть места рохлям. Это был камешек в огород Финна и Ермунна, которые с явной неохотой участвовали в разных пакостях, на выдумку которых были неистощимы Симон и Ларе. Что касается Букка, тот с улыбкой соглашался на все.

Однако на сей раз Ермунн решил доказать, что он–то, во всяком случае, никакой не рохля. В конюшне ему попался огромный заржавелый нож для убоя скота, которым отец прошлым летом холостил Вороного. Точильный камень придал ножу блеск и остроту бритвы.

Ровно в три часа компания собралась на свалке в пойме. Все горели нетерпением узнать, что спрятано у каждого в велосипедной сумке. Сумки не было лишь у притихшего бледного Финна, но одну руку он держал в кармане, что–то судорожно сжимая там.

Первым номером программы шли построение и песня. У них был собственный гимн, исполнявшийся на мотив известной песни «Как орел взмывает ввысь», но с другими словами, про ворон. В гимне, в частности, были строки «быстро падает ворона» и «кровью захлебнется». Финн пел громко и пронзительно–фальшиво. Слова были в основном его сочинения.

Но вот песня смолкла. На другом конце луга беззвучно поднялась в воздух стая журавлей. Охваченные волнением, ребята стояли, поддавая ногами комья рыхлой весенней земли. Сейчас Симон будет делать смотр оружию.

Вот открыл свою сумку Букк. Извлек самодельный, но, вне всякого сомнения, грозный арбалет. Затем – десять стрел с железными наконечниками. Явно красуясь, Букк продемонстрировал боевые качества своего оружия: выстрелил в стену стоявшего поблизости сарая. Пущенные с расстояния в двадцать метров тонкие стрелы вонзались в стену и, дрожа, застревали там.

– Годится, – кивнул ему Симон.

Теперь настала очередь Ермунна. Он вытащил свой нож.

– В прошлом году отец холостил им Вороного, – писклявым голоском выдавил он из себя под строгим взглядом Симона.

– Дай посмотреть. – Симон повелительным жестом отобрал нож, потрогал острие. – Годится!

Ермунн, явно довольный исходом дела, принялся протирать очки.

– Что у тебя, Финн? – обратился Симон к Финну. Тот еще больше побледнел.

Нарочито медленно Финн вытащил руку из кармана. Показался складной нож. С рукояткой белого мрамора.

– Обыкновенный перочинный ножик? – презрительно ухмыльнулся Симон.

– Он совсем не обыкновенный, посмотри как следует. Он па что угодно годится, – хрипло пробормотал Финн, протягивая нож. Симон нехотя взял его. Открыл. Два лезвия, достаточно острых. Штопор. Открывалка для пива, совмещенная с отверткой. Шило. Пилка.

– Не пойдет, для большой охоты оружие совершенно неприемлемое.

Финн на глазах сник.

– Отправляйся домой. Сегодня тебе с нами делать нечего. Если хочешь по–прежнему быть членом нашей шайки, приходи завтра и приноси подобающее оружие. – Симон швырнул нож на землю.

Родители Симона и Ларса поселились в Люнгсете лишь после войны, поэтому эти ребята, в отличие от местных, изъяснялись не на диалекте, а более «культурным» языком.

Взяв свой велосипед, Финн уехал, но напоследок обернулся и прокричал:

– Между прочим, песню сочинил я, и вы не имеете права без меня ее петь. Так и знайте!

– Можешь сам петь свою поганую песню! Мы сочиним другую, получше! Тьфу на тебя! – Симон скорчил ему вслед гримасу.