Вне этого острого чувства новизны трудно понять и образ героя «Романа о Розе» — того «Я», от лица которого начат рассказ. Это человек не просто влюбленный в известную ему даму, как то бывало с его предшественниками, героями рыцарского романа XII в., а готовый и жаждущий влюбиться в некий идеал. Он находил его в символическом образе Розы, мелькнувшем в зыбком зеркале Источника Любви, плещущего у гробницы Нарцисса.

Где же нашел этот источник юноша XIII в.? Ему понадобилось для этого попасть в некий благоухающий цветущий Сад Наслаждений, по лужайкам которого вьется хоровод прекрасных дев, возглавленных Весельем. Так сказочная декорация, в принципе напоминающая обстановку какого-нибудь из бретонских романов, превращается уже в изящную аллегорию, вызывающую в памяти образы природы и человека в миниатюре эпохи и вообще искусстве готики. Эти образы далеки от по-своему полнокровных, плотских образов раннего рыцарского романа. Возникает иное качество изображения человека, в котором названные внешние приметы, хотя бы и очаровательные, важны не в такой мере, как проблемы его внутренней жизни.

Здесь, у Источника Любви, стрела Амура ранит юношу. Отныне он обречен Розе. Он хочет ее достать. Но это невозможно: всюду он встречает препятствия и преграды, закрывающие ему путь к желанному розовому кусту. Борьба за Розу, попытки преодоления препон на пути к ней и составляют основное содержание первой части романа, писанной Гильомом де Лоррисом.

«Роман о Розе». Миниатюра из рукописи

Начало XVI в. Ленинград, Эрмитаж

Роман остался незаконченным. Почти через полвека после смерти де Лорриса Жан Клопинель (или Шопинель; ок. 1240 — ок. 1305 г.) из города Мен взялся за его продолжение и на протяжении 18 тысяч стихов развернул свою линию, сплел ее с линией Гильома и довел до конца обе.

Первая часть «Романа о Розе» была насквозь аллегорична. Аллегоричен мотив сна, не менее аллегоричны и стены Сада Наслаждений; изображение пороков в ней — вершина аллегорического мастерства поэта. Говоря об отвратительной Скупости или жалкой Старости, он проявляет себя как художник-сатирик; группе отвратительных аллегорий, воплощающих пороки и бедствия, противостоит обаятельная группа легких поэтических эскизов Красоты, Щедрости и их милых подруг.

Эта целостная аллегорическая поэтика первой части романа, столь типичная как для куртуазной, так и для городской литературы XIII столетия своим морализирующим аллегоризмом и изысканными иносказаниями, нарушена вторжением нового автора — Жана де Мена. Хотя он и подхватывает многое из манеры Гильома, прежде всего сатирическую остроту его отрицательных аллегорий, в отличие от своего предшественника ученый горожанин Жан склонен к многочисленным отступлениям, рассуждениям на отвлеченные общеморальные темы. Его поэма становится поэтическим вместилищем для недюжинной эрудиции, которая завоевывает себе прочное место в романе, но заполняет его слишком изобильным материалом примеров и ссылок. Впрочем, у этого потока комментариев к каждому новому приключению героя есть определенная система: Жан де Мен глубоко и принципиально дидактичен, и, найдя форму, созданную Гильомом, подходящей для внедрения дидактики в поэзию, он использует эту возможность, демонстрируя при этом отличное владение стихом.

Дидактическая моральная программа Жана де Мена представляет большой интерес: это программа поэта, переходящего к критике феодального строя самым решительным образом. То, о чем фаблио поговаривали намеками, то, что в «Романе о Ренаре» выглядело как дерзкая параллель, теперь выражается в прямой форме обвинения. Основным объектом критики со стороны Жана де Мена оказывается сословная структура феодального общества. Особенно обрушивается он на нее в связи с учением об Истинном Благородстве, которым необходимо обладать, чтобы добыть желанную Розу. И если всего век тому назад разговор об Истинном благородстве героя романа почти всегда обозначал разговор о его добродетелях как воина, вассала и возлюбленного, то теперь беседа на эту тему превращается в обличение тех, кто мнит себя благородным. В этой беседе подвергается суровому осуждению точка зрения, согласно которой человек может родиться благородным только в силу своего происхождения: благородство определяется поступками, а не происхождением, заявляет автор и объявляет, что свинопас может быть в силу этого благороднее иного коронованного лица. Этот свинопас, в общем неожиданно возникающий в произведении ученого поэта, напоминает, конечно в плане типологии, крестьянина, понимаемого как образец истинного человека в фаблио и в «Романе о Ренаре». Попутно намечается и неразвернутое, но очень интересное учение Жана де Мена о Природе как о доброй и справедливой матери человечества, пекущейся о его благе, имеющей свои верные и прекрасные законы, среди которых есть и закон о подлинном благородстве. Ибо человек должен быть благороден, но благороден именно в поступках. Так в неясных, но взволнованных стихах поэт XIII в. противопоставил истинное человеческое благородство в виде некоего гуманистического прозрения неблагородному в своей сущности и жестокому феодальному строю, обобщенный образ которого раскрывается в аллегориях романа. Характерно, что именно Природа приходит на помощь юному герою и помогает ему завоевать Розу. Роман венчается соединением любящих именно в силу вмешательства Природы, которая сочла юношу достаточно благородным, чтобы сделать его счастливым.

Различие индивидуальных стилей авторов романа чувствуется достаточно ясно. Гильома де Лорриса, поэта-рыцаря, интересуют цветистые лирические описания природы, напоминающие наивный пейзаж миниатюры XIII в., уже довольно разработанный по сравнению с более ранними этапами иллюстративного искусства Средневековья, или выразительная портретная живопись.

Иные возможности привлекают ученого городского поэта, которому известны, судя по его части романа, многие критические концепции, распространявшиеся все шире в XIII в. во Франции. Предполагают, что на Жана де Мена оказало некоторое воздействие и учение Аверроэса, славившего Разум и с точки зрения Разума судившего о мире. Жану де Мену свойственна публицистичность, острота и рационалистическая ясность изложения, гражданский пафос, большая свобода взглядов и полемичность. Так,

подлинное благородство автор определяет следующими словами:

Кто ищет благородства, тот

Пусть лень и гордость отметет;

Пусть будет грамотей иль воин,

Пусть будет честен и достоин;

Пусть будет скромен, не кичлив,

Со всеми и всегда учтив...

Пусть дам прекрасных уважает,

Но им не слишком доверяет,

Чтоб уберечь себя от бед,

Которых полон этот свет...

Лишь тот, кто подвиг совершил,

Впрямь благородство заслужил.

Но быть тот подвиг должен свой,

Им совершенный, не чужой.

И герцогам, и королям

Честь воздают по их делам.

И если отпрыск королей

Исполнен низменных страстей, —

В том больший стыд, чем если б он

От свинопаса был рожден.

(Перевод А. Сухотина)

Народный задор, вдохновляющий поэта на острые и меткие обороты, на упрек, брошенный в лицо «и герцогам, и королям», временами сочетается с буржуазной осмотрительностью, с мелочными поучениями истого горожанина, с неудовольствием взирающего на суетный и парадный быт дворянства.

«Роман о Розе» играет многообразную роль в развитии литературы XIII в. В нем завершилось становление аллегорического романа, который, оторвавшись от своей основы — романа рыцарского, начал жить особой и весьма перспективной жизнью. Аллегория определилась в нем как новый и плодотворный вид художественного обобщения, пригодный и для изображения важнейших сторон жизни общества (общественные пороки и достоинства), и для раскрытия душевной жизни (аллегорическое изображение любви). Раскрылись и сатирические, и идеализирующие возможности аллегории, ее универсальный характер, который и закрепил за ней на длительное время такую активную роль в искусстве. Наконец, в «Романе о Розе» наметились новые и глубоко своеобразные пути развития городского искусства, еще связанного с искусством куртуазным, но уже оспаривающего и во многом превосходящего поэзию замка и двора.