Младенец был вскормлен газелью и вырос среди диких зверей. Наблюдая окружающую его природу, пытаясь осмыслить ее отдельные явления, Хай постепенно силою своего разума постигает общие законы жизни и основы мироздания. Этот процесс познания мира, описанный Ибн Туфейлем увлекательно и поэтично, складывается в своеобразный гимн человеческому разуму, способному без помощи общества, самостоятельно выработать законы мышления, а затем силою логики овладеть всей полнотой человеческих знаний о мире. Однако высшую божественную истину совершенный человек Ибн Туфейля познает не разумом: духовный путь Хайя завершается мистическим откровением, интуитивным постижением «существа необходимо сущего» и экстатическим слиянием с этим божеством. Об этом автор лишь сообщает читателю, оговариваясь, что описать пути духовного откровения и состояние экстатического слияния с высшим невозможно.
В дальнейшем Хай отправляется к людям, стремясь разъяснить истину. Однако люди не понимают поучений Хайя. Узнав человеческое общество с его порочными взаимоотношениями и ложными представлениями, Хай отчаивается исправить людей, которым не под силу подняться «до высот умозрительного размышления», и возвращается в уединение на свой остров.
Стройная фабула повести тяготеет к философской притче о совершенном человеке и путях познания истины. Основная ситуация — человек, один на один с природой постигающий мир, — окрашивает все события, происходящие по ходу повествования, своеобразной поэзией первооткрытия и придает произведению непреходящее поэтическое обаяние.
Центрами культурной и литературной жизни Андалусии в заключительный период ее истории становятся южноиспанские города Севилья и Гранада.
Симптомы наступающего литературного упадка в Андалусии были те же, что и в восточных арабских областях: появление искусственной поэзии и широкое распространение мистической суфийской лирики, которая, однако, выдвинула ряд примечательных творческих индивидуальностей.
Суфизм преобразил традиционную поэзию, ввел в нее особый символический стиль. Согласно суфийскому учению, постижение божества и слияние с ним достигаются мистической любовью к богу, поэтому значительная часть суфийской поэзии — стихи любовного содержания, внешне мало чем отличающиеся от обычных газелей. В суфийских гимнах поэт обычно жаловался на любовные муки, сетовал на безнадежность своего чувства, воспевал прекрасную возлюбленную, ее вьющиеся локоны, всеиспепеляющий взор, сравнивал ее с солнцем или свечой, а себя с мотыльком, сгорающим в ее пламени.
Каждый из этих образов превращается в суфийской лирике в символ с постоянным значением. Суфийские стихи непременно двуплановы, за видимым, «земным» планом кроется мистический смысл, что уводит поэзию из реального мира в область аллегорий и иносказаний, имеющих однозначный религиозный смысл.
Возлюбленная в суфийском словаре символов — бог или божественная истина, локоны возлюбленной — мирские соблазны, бурное море — плотские желания, испепеляющее сверкание молнии — божественное озарение и т. д. Поскольку состояние экстаза, ведущее к мистическому озарению, суфийские поэты уподобляли опьянению, большое место в лирике суфиев заняла «поэзия вина», отличающаяся от обычной застольной лирики лишь мистическим подтекстом. Он придает их поэзии эмоциональную напряженность, страстность; конкретный, чувственный характер ее условного языка облекает духовные переживания суфия — как бы вопреки их истинному смыслу — в пластически зримые, впечатляющие образы. В этой двуплановости, взаимопроникновении земного и мистического — секрет поэтического обаяния лучших образцов суфийской лирики.
Наибольшее развитие она получила в восточных областях арабского мира, где ее наиболее ярким представителем был Омар ибн аль-Фарид (1180—1234). Большую часть жизни провел он в уединении неподалеку от Каира; здесь предавался он посту, благочестивым размышлениям и молитвам. Суфии почитали аль-Фарида как учителя, как святого; согласно преданию, его поэмы распевались на радениях. Особенно знамениты его «Винная касыда», в которой в образах традиционной застольной лирики описано экстатическое состояние божественного озарения, и «Большая Таыйя» («Поэма с рифмой на «т»») — огромная поэма, содержащая страстный рассказ о мистическом опыте поэта.
Другой замечательный суфийский философ и лирик — Ибн аль-Араби (1165—1240), уроженец Мурсии (Андалусия), проживший большую часть жизни в восточных областях Халифата. Автор ряда трактатов Ибн аль-Араби описывает свои духовные переживания в пламенных любовных стихах. Жестокая возлюбленная, к которой обращены его страстные мольбы, — непознаваемая духовная сущность, а радости любви — соблазны грешного, но прекрасного мира, обессиливающие слабого человека и мешающие ему совершить восхождение к истине. Момент постижения высшей духовной сущности представляется поэту внезапным, подобным молнии озарением, испепеляющим человека. Ибн аль-Араби больше, чем Ибн аль-Фарид, погружен в реальные, земные чувства. В его изящных газелях так живо звучит язык «мучительных страстей», что мистический подтекст порой едва уловим.
В поэзии Андалусии Ибн аль-Араби стоит несколько особняком (да и жил он, как уже говорилось, по преимуществу на Востоке). Его современниками были несколько выдающихся поэтов и прозаиков, чьим творчеством завершается история литературы арабов в Испании.
Одним из наиболее значительных поэтов этого периода был еврей из Севильи, перешедший к концу жизни в ислам, Ибрахим ибн Сахль аль-Исраили (1208—1251). Ему принадлежит ряд замечательных любовных стихотворений, в которых легкость и простота поэтического языка сочетаются со смелостью и изяществом образов.
К числу андалусских суфийских поэтов относится аш-Шуштари (1203—1269). Грустные элегии по поводу утраты арабами своих владений в Испании писал Салих ибн Шариф ар-Рунди (1204—1285).
Последним выдающимся писателем и поэтом Андалусии был историк Лисан ад-дин Ибн аль-Хатиб (1313—1374), везир гранадских эмиров, погибший от руки убийцы в тюрьме в Феце, куда он был посажен за свои философские теории, признанные еретическими. Ибн аль-Хатиб создал ряд исторических трудов, посланий и стихотворений, среди которых особенной популярностью пользовались его мувашшахи любовного содержания. Широко известна элегия Ибн аль-Хатиба, написанная в предчувствии собственной смерти и отражающая то ощущение грядущей гибели и безысходности, которым были охвачены жители Гранады задолго до окончательной победы испанцев.
Стиль прозаических произведений Ибн аль-Хатиба был чрезвычайно характерен для андалусской литературы его времени. В нем много общего с риторикой периода упадка восточно-арабской литературы — напыщенность, искусственность и многословие, то же стремление к сложным метафорам и риторическим фигурам, страсть к цитатам и историческим экскурсам, к рифмованной прозе.
Андалусская литература, несомненно, составляет одну из замечательных страниц в истории средневековой арабской культуры. Однако мировое значение андалусской литературы, как и всей арабо-мусульманской культуры в Испании, определяется не только ее достоинствами как таковой, но и той особой посреднической ролью, которую она сыграла между Востоком и Европой. Прежде всего через Андалусию в Европу вливались усвоенные арабами античные, древневосточные и собственно арабо-мусульманские культурные традиции, способствовавшие развитию европейской науки и мысли в века, предшествовавшие эпохе Возрождения.
Испанцы во времена реконкисты всегда восхищались культурой противника. В столицах христианских княжеств в Испании были приняты обычаи и придворные церемонии мусульман, были в почете арабская музыка и одежда, соблюдался арабский этикет в отношениях между высокопоставленными особами. Христианские князья часто приглашали на свои празднества арабских музыкантов и певцов, в числе их придворных были ученые и врачи из мусульманской Испании.
Важную роль в насаждении арабо-мусульманского влияния в Испании сыграла деятельность переводчиков. В середине XII в. в Толедо и Севилье были основаны коллегии переводчиков, благодаря которым Европа ознакомилась с арабскими трудами по математике и астрономии, медицине и естественным наукам, философии и алхимии. Среди переводчиков Толедо особенно большую роль играли образованные евреи, знавшие одновременно древнееврейский, арабский и латинский языки. В результате трудов переводчиков Испании сочинения Аристотеля, Платона, Евклида, Птолемея, Галена, Гиппократа и многих иных ученых Древности, равно как и ученых Востока — Ибн Сины, аль-Хваризми, Ибн Рушда и других, — стали известны доренессансной Европе в латинских переводах.
