Скорее бы наступало завтра! Вряд ли удастся заснуть нынче ночью…

По-моему, очень жалко, что люди не носят ярлычки, удостоверяющие их личность.

Вроде билетика на королевскую трибуну в Аскоте, только добавив побольше информации.

Я прекрасно знаю, что Томми очень известный художник, он сделал себе имя в Париже, но попробуй кому-нибудь в Лондоне объяснить этим его странную манеру одеваться!

Томми очень высокий и симпатичный, на американский манер, только, по-моему, все равно очень неприятно, когда в обществе на тебя глазеют.

Конечно, на это не стоит обращать внимание, тем более что большинство из окружающих нас людей ничем не примечательны. Однако они-то и составляют общество, в котором мы живем, а я, возможно, весьма малодушна, болезненно реагируя на критику со стороны своих друзей.

Хотелось бы мне принадлежать к числу тех, кто способен равнодушно воспринимать замечания в свой адрес и в адрес тех, кто мне нравится.

А Томми вызывал столько разговоров по поводу своих необычных галстуков и таких же экстравагантных костюмов. К тому же, как выяснилось, у него такой чудовищный американский акцент.

Увидев Томми, я первым делом подумала: до чего же не по-английски он выглядит! А он вопреки всем моим ожиданиям узнал меня с первого взгляда.

— Привет, Максина! Ты все такая же, ни чуточки не изменилась, — сказал он.

Какое разочарование! Я так старалась: все было продумано в деталях, я тщательно оделась, покрасила ресницы и губы — и все оказалось напрасным.

На Томми были непомерно широкий дорожный плащ и черная шляпа с гигантскими полями. Ни Гарри, ни Алек, ни любой другой известный мне мужчина так никогда бы не оделись. Если бы в тот миг кто-нибудь из знакомых зашел в «Кларидж», обязательно бы сказал:

— Что это за странный тип разговаривает с Максиной?

Знаю, конечно, все это ужасно глупо, и, когда речь идет о дружбе, стиль одежды не принимается в расчет.

И тем не менее у меня возникло чувство неловкости за Томми, хотя я была безумно рада видеть его и чуть было не бросилась ему на шею. Но не сделала этого, поскольку решила выглядеть взрослой и изысканной дамой.

Он крепко пожал мне руку, и мы отправились выпить коктейль. По дороге мы разговорились. Я только теперь понимаю, до чего мало знаю о жизни Томми — только что он художник и что Тельма — его сестра.

Хотя я и собиралась рассказать Томми обо всем, что происходило в моей жизни, и сделать его чем-то вроде отца-исповедника, теперь, встретившись, почему-то не захотела.

Смешно, но с самого начала нашей встречи я поняла, что Томми вовсе не влюблен в меня. И это меня нисколько не расстроило! Он наговорил мне кучу комплиментов, а я спросила, как насчет типа моей внешности?

Он усмехнулся и сказал:

— Я подумаю и сообщу тебе через день-другой.

Я вижу, что он искренне считает, что я совсем не изменилась, разве что стала пользоваться косметикой. Да и мне он кажется все таким же скрытным и немногословным, как тогда, в Париже. И хотя мы последние несколько дней провели вместе, не скажу, что сумела узнать его хоть чуточку лучше.

Большинство моих друзей произвели на него самое ужасное впечатление, и это очень печально. Мона тоже не понравилась. Я-то думала, они прекрасно поладят. Полюбопытствовав, почему она не пришлась ему по душе, я услышала:

— Когда я хочу, чтобы передо мной кто-то позировал, то плачу за это деньги.

Тетушка Дороти невысокого о нем мнения — могу с уверенностью утверждать. Внешне это никак не выражается — она одинаково любезна со всеми молодыми людьми. Но я знаю — ее ошеломляют его одежда и американское произношение. В Париже я вообще не замечала акцента Томми, а теперь мне он кажется просто вопиющим. Наверно, из-за того, что я постоянно нахожусь в исключительно английской среде.

Томми обедал у нас вчера вечером, после чего мы отправились на вечеринку. Нас, конечно, взяла тетушка Дороти. В самый разгар веселья он шепнул мне на ухо:

— Я не в силах все это терпеть, Максина. Позвоню тебе утром.

И ушел, прежде чем я успела возразить что-нибудь.

По-моему, это не очень вежливо с его стороны, ведь я так старалась развлечь его и познакомить со всеми своими друзьями. В итоге получилось, что в нашей компании недостает мужчины, а это уже непростительно.

Впрочем, нет худа без добра, и теперь я знаю, что ошиблась, думая, будто в один прекрасный день смогу выйти за Томми замуж.

Вчера утром я довольно поздно вернулась с верховой прогулки.

День выдался чудесный, и я не торопилась вернуться домой, хоть и помнила о назначенной встрече с Томми. Думаю, с ним ничего не случится, если он немного подождет.

Не хочу показаться чересчур самолюбивой, но мне кажется, что Томми обращается со мной весьма небрежно, учитывая, до чего милы и внимательны ко мне окружающие.

Он привык все делать по-своему, исходя из собственных интересов; ему ничего не стоит не выполнить обещанного. Как-то раз я целый день прождала его телефонного звонка. Он позвонил лишь к вечеру.

— Где ты пропадал? — спросила я.

— А, городом любовался, — говорит он. — Утром встал, пошел в доки и целый день проторчал там, делая наброски.

Я пришла в бешенство: ведь ему ничего не стоило позвонить. Должен же где-нибудь в доках быть телефон.

Итак, не спеша я ехала на лошади, нежась в солнечных лучах. И спутник мне подвернулся очаровательный, что само по себе уже может быть оправданием позднему возвращению.

Он служит в конногвардейской бригаде, очень любезен, наговорил мне множество комплиментов по поводу моего стиля верховой езды и твердой руки.

Вернулась я уже почти в четверть первого и обнаружила в холле шляпу Томми.

Ну почему бы ему не носить шляпу с нормальными полями?! Впрочем, спорить с ним бесполезно. Он с тупым упрямством будет повторять, что так удобней и он всегда такие носит.

Я влетела в будуар — Томми беседовал с Поппи, которая пришла из Вестминстера с какими-то бумагами для дядюшки Лайонела.

Оба сказали: «Привет!» — но, похоже, особой радости при виде меня не испытали и даже не спросили, почему я опоздала. Мне ничего не оставалось, как подняться наверх. Переодевшись, я спустилась в будуар, но их и след простыл! Ну это уж ни на что не похоже! Томми должен был со мной завтракать в «Ритце».

Я позвонила Поппи в офис спросить, что стряслось, однако она, как мне сказали, еще не вернулась. Через час явился Томми и довольно небрежно, без каких-либо извинений, сообщил, что он ходил с Поппи в Вестминстер. На вопрос, почему они не подождали и не предупредили меня, Томми пожал плечами:

— Я думал, ты несколько часов будешь переодеваться.

Тут я действительно страшно разозлилась на Томми — подобное отношение к девушке со стороны мужчины — хамство.

В течение всего завтрака я держалась довольно холодно, но он даже не обратил на это внимания, а все рассказывал про наброски, которые сделал сегодня, и о том, что Лондон — один из самых интересных городов Европы.

Говорит, что намерен пробыть тут целую вечность и продолжить работу над набросками к картинам, которые выставит, возвратившись в Париж.

Если он действительно хочет пробыть здесь так долго, мне можно не суетиться вокруг него — пусть сам о себе заботится и заводит собственных друзей.

Разумеется, я всегда буду рада его видеть, так как очень привязана и к нему, и к Тельме, но не могу выносить подобного обращения от мужчины, каким бы при этом гениальным художником он ни был.

А то, что он гений, стало скоро известно и в Лондоне. Первые два-три дня после приезда Томми все изумленно поднимали брови, увидев меня в обществе странного молодого человека, и самым снисходительным тоном спрашивали, кто он такой.

А потом вышли газеты светской хроники, посвятившие ему и его работам целые страницы и назвавшие его выдающимся художником наших дней, основателем новой школы живописи.