– Все… Царство небесное! – Собакарь снял мохнатую папаху, перекрестился.

Один за другим скинули шапки все, кто был в землянке. И наступила в курене страшная тишина.

Умер казак, ушел на тот свет без святого покаяния. Не в честном бою погиб, не вражья пуля скосила, а одолела смерть на этом, богом проклятом, острове… Из полусотни васюринцев этот был семнадцатым, кому навечно лежать в чужом краю. Каганец, не поправляемый никем, потух. Забрезжил рассвет, засерело в курене…

Не выдержал Собакарь.

– Братцы! Доколь терпеть будем? – высоким, надрыв-с1ым голосом выкрикнул он. – Пока не перемрем все тут до одного? Или нет у нас оружия? Или мы не казаки?

– Правильно! Верно! Кому охота смерть задаром принимать! – подхватили казаки.

– Уйдем на Кубань!

– На майдан! Бей сполох!

Казаки торопливо надевали свитки, хватались за сабли и пистоли.

– Перебьем старшин!

Толкая друг друга, васюринцы бросились к дверям.

– Стой! – опомнился вдруг Федор. – Стой, казаки! – Он встал у двери, широко расставил руки.

– Чего там, не слухай его, ребята! Довольно, натерпелись! – кричали задние.

Казаки стеной двинулись на Федора.

– Назад! Опомнитесь! Послушайте меня!

Васюринцы притихли. Дикун возбужденно заговорил:

– Куда вы, такие-сякие! Да коли вы и перебьете старшин, а дальше? Как с острова выберетесь? Как на Кубань попадете? Да вас солдаты всех до одного перестреляют…

– Аи правду он кажет, – согласился кто-то.

Ободренный поддержкой, Федор продолжал:

– Браты! Или у меня, думаете, на сердце не накипело, или, думаете, я старшинам заступник? Да я, может, больше вашего им враг! От тут они у меня сидят! – Он ударил себя по затылку. – Чешутся и у меня руки. Дайте время, придем на Кубань, в Катеринодарскую крепость, там за все спросим… Там нас курени поддержат. Ответят нам старшины за все обиды!

Казаки остывали от яростного запала, постепенно соглашались с Федором.

– Так-то оно так, – наконец проговорил Собакарь. – Надо кликнуть казаков на майдан да миром потребовать полковников, чтоб они ответили, сколько нам тут стоять. Не хай ведут нас к нашим куреням!

– Курени наши бурьяном позарастали, жинки с голоду дохнут! – выкрикнул один из казаков.

– Зато Чернышев и Великий на этом походе, на наших бедах руки греют, – добавил Собакарь. – Антон Андреевич, тот их, жадных душ, в руках держал. А то весь харч казацкий раздуванили бы…

– Ах, они вражины!

– Вот что, браты! – повысил голос Дикун. – Старшин до поры не трогать, шоб лиха не нажить. А вот скликнуть казаков на майдан да потребовать, чтоб нас быстрее на Кубань отправили, – это правильно.

Шумной толпой казаки вывалились из куреня. Снег перестал сыпать, небо прояснилось, потянул морозный ветерок. На майдане ни души.

– Где довбыш? – закричало несколько голосов, – Где он, бисов сын, ночуе?

– Та бейте чем-нибудь!

Здоровенный широкоплечий казак, выдернув вбитый в землю кол, ожесточенно заколотил по литаврам.

На первые звуки из ближнего куреня выскочил еще не очнувшийся от сна довбыш – дюжий конопатый казак.

– А ну геть видциля! Шо вам литавры, цяцька, чи шо?

– Замолчи! – зацыкали на него васюринцы. – Бери лучше свои палки та бей сполох!

Казаки окружили седого довбыша плотным кольцом. Видя, что спорить бесполезно, он извлек из широченных штанин палки и ударил в литавры.

Солнце багряным шаром выкатилось из-за туч, осветило заросшие, изможденные лица черноморцев, рваные овчиные полушубки…

– Зачем скликали?

– Думать треба, браты казаки, когда все это кончится!

– Что-то полковников не видно.

– А вас не по полковничьему указу скликали!

Толпа росла и волновалась. Один за другим на майдач подходили старшины. Первым прибежал есаул Белый, а за ним сотники Лихотний, Павленко, есаул Чигринец. Они толпились чуть в сторонке и шептались, ожидая Чернышева и Великого.

– «А полкам стоять лагерями до нашего на то высочайшего указа. Павел», – прочитал Чернышев по складам. Прочитал и взглянул на Великого. – Вот так-то!

Великий сидел на деревянном чурбаке, заменявшем табурет. В полковничьем курене холодно, и на плечах у Великого наброшен бараний тулуп. Жирные щеки лоснятся, а широкие брови, сросшиеся на переносице, строго нахмурены.

– Не миновать нам лиха, чует мое сердце…

– Что поделаешь? Не от нас сие зависит, – Чернышев пожал плечами. И тут же добавил: – А домой, ежели половина вернется, и то добре будет.

– Недолго и до смуты. – Великий взглянул на Чернышева. – Поговаривают, что Дикун и Собакарь казаков подбивают к неповиновению. Они в твоем полку, надзор бы за ними учинил.

Чернышев от злости крякнул, подумал: «Тоже мне указчик. Пока я тут атаман». Но вслух соболезнующе проговорил:

– Оно, друже, и у тебя в полку не все ладно. Ты б лучше за своими доглядывал, они у тебя тоже языки поразвязали. – И подумал: – «О Дикуне и Собакаре мне ведомо. Ежели бы только эти, то не след бы тревожиться, а то все такие…»

Великий не возражал, встал, подошел к земляным нарам, сделанным в форме топчана. Сбросив тулуп на матрац, принялся стягивать сапоги.

– Спать надо, а то мы с тобой проговорили до последних петухов. Рассвело уже…

Лег, повернулся на бок. Чернышев дунул на каганец и тоже стал ложиться. Сквозь нудное завывание ветра вдруг донеслись тревожные удары литавров.

Великий вскочил.

– Чуешь?

Чернышев поднимался медленно…

«Не ослышались ли?»

Нет! Кто-то ожесточенно бил в литавры.

– Бунт?

Чернышев схватился за папаху.

– Чуяло мое сердце, – поспешно одеваясь, проговорил Великий. – Чуяло!

А майдан той порой уже гудел. К Дикуну протолкались Шмалько и Половой.

– Шо, Федор? – тихо спросил Половой.

Дикун склонился к уху Ефима.

– Походить надо бы среди казаков. Главное, чтоб кровь не пролилась. Пусть одно кричат – чтоб на Кубань отправляли.

– Добре!

Глухой ропот неожиданно оборвался, как струна. В круг, бросая по сторонам злые, настороженные взгляды, вбежал Чернышев. Вслед за ним торопливо шагали Великий и другие старшины.

Сдвинув мерлушковую папаху на затылок, Чернышев положил руку на саблю. Левая щека, рассеченная глубоким шрамом, подергивалась нервным тиком.

– Кто смел без моего на то ведома созвать круг? – сурово спросил он.

– А мы сами себе указка! – насмешливо выкрикнул кто-то. – Ведом твой нам ни к чему!

Делая вид, что не расслышал, Чернышев продолжал.

– Что это значит?

– А значит то, что нашему терпению приходит конец! Хватит! – вразнобой закричало несколько голосов. – Для чего держат нас тут? Чтоб перемерли все?

Федор отчетливо услышал низкий бас Осипа.

– Веди полки на Кубань!

И сейчас же толпа загудела.

– На Кубань! По куреням!

Чернышев повернулся к Великому, что-то сказал вполголоса. Тот, сейчас же выйдя из круга, поспешил в землянку. Вскоре он вернулся, неся свернутый в трубочку лист бумаги. Когда крик постепенно начал утихать, Чернышев поднял руку.

– Черноморцы, браты! Тут крикуны подбивают вас забыть присягу и на Кубань по хатам самовольно разойтись! Не можно это!

– Ишь ты, – бросил Собакарь через плечо Дикуна, – як прикрутило узлом, так сразу в браты записался…

Чернышев посмотрел в ту сторону, где стоял Дикун. Взгляды их встретились. С минуту они словно боролись взглядами. Наконец Чернышев, не выдержав, отвел глаза.

– Не можно того! – вновь выкрикнул он. – Вам того не ведомо, что стоять тут нам повелел сам государь-император! Вот! – Чернышев потряс в воздухе бумажным свитком, взятым из рук Великого. – «А полкам стоять лагерями до нашего на то высочайшего указа. Павел», – прочитал он громко.

– Дозвольте, други-товарищи, слово молвить! – Дикун вошел в круг, стал вблизи Чернышева. Постепенно все затихло. Федор видел сотни смотревших на него глаз и сердцем почуял, что казаки верят ему.