– Эй, земский, и это все, что может твоя тигра? – язвительным тоном осведомился Федька Романов. – Последний облезлый мишка у скоморохов умеет гораздо больше.

– Он только начал учиться, – спокойно, не поддаваясь на явную провокацию, ответил Валентин. – Мишек скоморохи с младенчества обучают. А это взрослый дикий зверь, пару месяцев назад еще по лесу бегавший.

– Все одно… – Федька махнул рукой. – Чепуха!

Иван, до того молчавший, вдруг прикрикнул:

– Дурак, Федька! Мой тигра! Не смей! – И уже спокойно поинтересовался у Валентина: – А медведя он задерет?

– Ну, таких, как только что здесь был, так двух сразу. А то и больше, – уверенно заявил Валентин.

Обиженный Федька, сразу же потеряв интерес к обсуждаемому предмету, поднялся на ноги и заорал:

– Эй, музыканты! Чего замолчали? Федька, Петька, чего пригорюнились? Иль тигры испугались? Ну-ка станцуйте чего повеселее!

Братья Басмановы словно только и ждали этого призыва. Великолепным кульбитом, которому позавидовал бы и профессиональный гимнаст, перескочив через стол, они пустились в пляс. Тут же к ним стали присоединяться охотники показать себя в зажигательном танце. Но до братьев Басмановых остальным было как до Луны. То ли вина перебрали и отяжелели, то ли Басмановы были чудо как хороши.

– Эй! Эй! Эй! Жги! Давай! – заорал что есть мочи Федька и, заложив в рот два пальца, по-разбойничьи засвистел.

И вот тут-то в зал лебедушками, одна за другой, вплыли двадцать красавиц. Музыка стала ровнее, мелодичнее. Пройдясь мелким, семенящим шагом по свободной части зала, они свили хоровод и заскользили друг за другом по кругу, будто и вправду это скользят белые лебеди по зеркальной глади озера.

Словно громом пораженные этой красотой, все мужчины замерли на месте, и только Басмановы Федька с Петькой, влетев в девичий круг, стали отплясывать внутри него, но уже плавней и изящней, сообразуясь с ритмикой хоровода.

Про танцы на царском пиру – особый разговор. Людская молва утверждала, что именно в этот-то момент и начинаются самые большие безобразия – чуть ли якобы не до свального греха доходит. В подобную версию событий Валентин не верил, будучи еще в Ярославле, а уж тем более маловероятной она казалась ему теперь. И вовсе не потому, что был он необычайно высокого мнения о моральном облике обитателей Александровской слободы. Нет, ничуть. Он-то как раз понимал, что в опричные подобрались все как один – мерзавец к изуверу и клятвопреступник к садисту. Думать так его побуждало элементарное знание человеческой психологии. А уж изучению этой науки вечный студент Валентин Василенко посвятил вполне достаточно своего личного времени. Чтобы в компании из трехсот мужских рыл случилось нечто похожее на свальный грех, женских особей должно быть ну никак не меньше ста пятидесяти.

А вы себе можете представить коллектив из ста пятидесяти незамужних женщин, собранных в одном месте? Коллектив, единственная задача которого ублажать и веселить царевича и триста его дружков-оболтусов? Тем более русских женщин. Да такой коллективчик будет представлять собой сгусток энергии похлеще атомной бомбы. Он способен взорвать что угодно. Если бы Никита Романович совсем ополоумел и позволил своим сыночку и племяннику собрать такую толпу баб ради удовлетворения их молодецких инстинктов, то давно бы уже не было ни опричнины, ни Александровской слободы. Можно, конечно, нагнать девок силой, из-под палки, и держать их за решеткой. Это пожалуйста. Хоть сто пятьдесят, хоть полторы тысячи. Но такие девки не будут ни плясать, ни радоваться. Так что подобное решение отпадает. Поэтому Валентин и был уверен, что опричных подружек вряд ли больше двадцати. И то перебор.

Так и оказалось на самом деле – двадцать танцорш-лебедушек. И каждая из них может быть уверена в своей личной неприкосновенности в данный конкретный момент. Ибо слишком много среди этих молодых и горячих парней (а у каждого из них, между прочим, еще и кинжал за поясом) тех, кто жаждет быть первым, и почти нет никого, кто согласился бы сейчас стать вторым. А посему тот, кто протянет руки куда не следует, тут же по ним и получит.

Единый хоровод распался на пять маленьких хороводиков, движущихся не только вокруг своей оси, но и по большому кругу, по которому только что кружился большой хоровод. Скорость вращения возросла, движения танцорш стали резче. Теперь то одна, то другая, подпрыгивая, задирала ногу, отчего из-под юбок показывалась до середины голени голая нога. Это был даже не канкан, но у опричников подобные «па» вызывали весьма бурную реакцию. Однако дальше восторженных криков дело не пошло. «Ну да, – подумал Валентин, – положим, некоему Проньке, перевозбудившемуся от вина и лицезрения маленького кусочка женской плоти, и хотелось бы шлепнуть какую-нибудь Веселинку по мягкому месту, но Пронька прекрасно помнит, что к Веселинке ходит и Угрюм, и Рябой, и Павсикакий. Черт его знает, что они себе вообразят. Хлопнет ее Пронька, а кто-нибудь из них вдруг сдуру обидится да и воткнет ему в этот момент кинжал меж лопаток. Нет уж. Он, Пронька, лучше подойдет к ней, к Веселинке, завтра днем, когда народу не так много будет, даст ей гривенный, и благодарная Веселинка сделает ему хорошо. А сейчас – ну ее, эту Веселинку…

Женский кордебалет отплясывал еще какое-то время, после чего потные, уставшие девки покинули зал, даже не соблазнившись тянущимися к ним со всех сторон полными кубками. Надо полагать, выпить им было что и где. А может, и обрыдло им все это. Пьянка эта самая. Ведь не первый же день опричному движению.

– Видал, как танцуют? – поинтересовался Иван у Валентина. – Небось никогда не доводилось видеть такого? – Здесь Иван расхохотался. – Бояре как видят наши танцы, так сразу ругаться начинают. Кто Бога поминает, кто черта…

– Ваше величество, я рад, что вам нравятся танцы, ибо…

– Это смотря какие танцы, – перебил его царевич. – Такие, где девки телесами трясут, точно нравятся.

«Для них, людей шестнадцатого века, подобные развлечения небось верх утонченного разврата, – подытожил Валентин. – Пора и мне выкладывать на стол свои козыри».

– Ваше величество, я приготовил для вас еще один подарок.

– Да? Так давай его.

– Это не совсем обычный подарок. Это тоже танец.

– Так показывай!

Валентин вновь помахал рукой Силке, и тот выбежал из зала.

– Нужна небольшая подготовка, ваше величество.

Тут как раз последовала новая перемена блюд. Слуги убрали парчовые скатерти и застелили столы скатертями из белого набивного шелка. Появились фрукты, ягоды, сладости и орехи. Перемена блюд и суета, с этим связанная, оказались как нельзя кстати. За это недолгое время Валентиновы мастеровые, приведенные Силкой, успели установить дубовый шест, уперев его одним концом в пол, а вторым – в потолок.

– Зачем это? – удивился царевич.

Слуги уже покинули зал, и теперь все пирующие с интересом и недоумением взирали на вертикально установленный шест, возникший между столами. А тут и Ероха появился, ведя за руку девушку. Он довел ее до шеста и оставил в одиночестве, направившись к оркестру. Девушку эту нельзя было назвать упитанной, про нее даже не скажешь «в теле», хотя и худышкой она не была. То есть явно не из тех, про которых говорят: «Секс так и прет». Валентин нашел ее в Ярославле у скоморохов. Та скоморошья команда делала в своих представлениях сильный упор на гимнастику. И выделялся в этой команде один подросток. В отличие от остальных своих собратьев он был не только силен, гибок, скоординирован и резок. Он был еще удивительно пластичен и артистичен. Он умудрялся попадать в такт даже той варварской музыке, которая сопровождала выступление скоморохов и была не более чем фоном.

Валентин сразу же понял, что это девушка, переодетая мальчишкой. Для задуманного им она подходила идеально. А собрался он поразить царевича, обвиняемого общественным мнением в развратности, зрелищем, являющимся в двадцать первом веке практически общедоступным. И впрямь, кто из Валентиновых современников не видел стриптиза? Разве что деревенщина какая-нибудь, живущая в медвежьем углу, до которого даже сигнал телевизионного спутника не доходит.