Прежде этот дом считался «приличным». Некогда в Ист-Энде процветала торговля, а владельцы канатных мастерских и поставщики судового оборудования не считали зазорным селиться в той же части города, где находились их мастерские; и в те времена здесь жил один из таких предпринимателей. Это было массивное здание, добротное и уродливое; теперь стены его покрывала копоть и облупившаяся краска, а окна пестрели трещинами и заплатами. Парадная дверь с утра до вечера бывала открыта настежь, и женская половина населения восседала на крыльце, рассуждая о болезнях, смертях и о том, как всё дорожает; и предательские дыры зияли кое-где под толстым ковром грязи на лестнице и лестничных площадках. Известно, что, если в доме проживает восемь семейств, никто не станет покупать половик; улица же принадлежала к числу тех, на которых никогда не просыхает грязь. И запахи в доме были самые разнообразные – не было только приятных (пахло, например, жареной рыбой); но всё-таки этот дом никак нельзя было назвать трущобой. Худая женщина с закатанными до локтей рукавами, поднимаясь наверх, задержалась на площадке второго этажа и прислушалась. Дверь отворилась, и на лестницу хлынула волна горячего, спертого воздуха – воздуха из душной комнаты больного. Сгорбленная, подслеповатая старуха показалась на пороге и остановилась, придерживая дверь рукою.

– Ну как, миссис Кертис, не полегчало ему? – обратилась к ней соседка, указывая на комнату.

Старуха покачала головой и плотнее прикрыла дверь. Челюсти ее резко задвигались под увядшей кожей.

– Ему не полегчает, покуда не отойдет. – И после небольшой паузы добавила: – Он уж отходит.

– Что же доктор-то говорит?

– Господь с вами, много они знают, доктора эти! – возразила миссис Кертис, сопровождая свои слова каким-то странным звуком, напоминавшим хихиканье. – Насмотрелась я их на своем веку. Мальчик вот-вот отойдет, уж я-то вижу. И потом, – она снова потянула ручку двери и зашептала: – за ним уже приходили. – Она опять закивала головой. – Стукнули три раза. Тук, тук, тук – прямо в изголовье; а уж я знаю, что это такое!

Соседка подняла брови и понимающе кивнула.

– Известное дело, – сказала она, – все там будем, днем раньше, днем позже… А бывает, что и обрадуешься смерти-то.

Некоторое время обе женщины, стоя друг против друга, смотрели куда-то в пространство; старуха всё кивала головой и кряхтела. Потом соседка возобновила разговор:

– Хороший сын он был, верно?

– Верно, верно, по мне куда лучше! – отозвалась старуха слегка ворчливым тоном. – Уж я постараюсь похоронить его, как положено, хоть после этого мне только и останется, что в богадельню идти. Да, постараюсь уж, с божьей помощью! – закончила она в раздумье, подперев подбородок рукою и вглядываясь в темноту лестницы.

– Когда помер мой бедный муж, – произнесла худая женщина, заметно оживившись, – я ему устроила красивые похороны. Он у меня состоял в Одд-Феллоуз, [1] так я оттуда двенадцать фунтов получила. Заказала дубовый гроб и дроги открытые. Одна карета была для своих, а другая для товарищей покойника, и в каждую по две лошади запрягли, и перья были, и факельщики, и на кладбище-то ехали самой дальней дорогой. «Что бы там ни было, миссис Мэндерс, – говорит мне гробовщик, – вы теперь не беспокойтесь. Проводили его как полагается, и никто вас не может попрекнуть». Еще бы! Он мне был хорошим мужем, вот я и похоронила его прилично, как следует.

Соседка увлеклась; и сама миссис Кертис на этот раз воспринимала старую-престарую историю о похоронах Мэндерса с каким-то обостренным интересом; она слушала, сосредоточенно пожевывая губами.

– У Боба тоже будут хорошие похороны, – наконец проговорила она. – Как-нибудь выкручусь, получу страховку, тут поскребу да там… Вот не знаю только, как насчет факельщиков. Это всё же расход.

Когда в Ист-Энде у женщины не хватает денег на приобретение вещи, о которой она мечтает, она никогда не скажет об этом прямо. Она скажет: «Это расход» или «Это большой расход». Смысл тот же самый, а звучит лучше. Миссис Кертис, подсчитав свои ресурсы, убедилась, что факельщики – это «расход». На приличных похоронах они обходились в полсоверена каждый, не считая выпивки. Так сказала миссис Мэндерс.

– Ну да, полсоверена, – подтвердила старуха. Из комнаты донесся слабый стук: это больной стучал палкой об пол. – Иду, иду, – откликнулась она резким, скрипучим голосом. – Каждому полсоверена – деньги немалые; и где мне их взять, ума не приложу; не знаю еще покуда.

Она взялась было за ручку двери, но задержалась и добавила, словно вдруг нашла выход из положения:

– Разве что обойтись без перьев.

– Без перьев-то будет совсем не то! Вот у меня…

Внизу на лестнице раздались шаги; кто-то споткнулся и отпустил крепкое словцо. Миссис Кертис, перегнувшись через перила, старалась в темноте разглядеть идущего.

– Это доктор, сэр? – спросила она. Оказалось, что Это помощник доктора; дверь в комнату больного открылась и поглотила его, а миссис Мэндерс тем временем потащилась вверх по ступенькам. Минут пять на лестнице было совершенно темно. Потом помощник доктора, совсем еще молодой человек, снова появился на площадке в сопровождении старухи, которая держала свечу. Миссис Мэндерс, поджидавшая этажом выше, насторожилась.

– Он быстро теряет силы, – заговорил помощник. – Ему необходимо что-нибудь укрепляющее. Доктор Мэнзелл прописал портвейн. Где же он? – Миссис Кертис что-то слезливо забормотала. – Повторяю вам, это. совершенно необходимо, – продолжал доказывать помощник с непрофессиональной горячностью (он всего месяц назад получил диплом). – Больному нельзя давать никакой грубой пищи, а силы его нужно как-то поддерживать. Один день может решить всё дело. Неужели у вас совершенно нет денег?

– Это ведь расход – такой расход, доктор! – взмолилась старуха. – А тут еще молоко покупай, и… – Она вконец расстроилась и забормотала что-то нечленораздельное.

– Но ведь вино ему нужно, миссис Кертис, даже если вам придется истратить последний шиллинг: другого выхода нет. Ну, уж если действительно у вас совсем нет денег… – Тут он умолк в некотором замешательстве. Помощник не был богатым молодым человеком, – богатые молодые люди не служат на побегушках у врачей из Ист-Энда, – но накануне вечером он играл в наполеон [2] и ему достался щедрый улов мелочи. Он не был искушен в житейских делах и не мог предвидеть, что по собственной воле вступает на путь, чреватый горькими последствиями, а потому он извлек из кармана пять шиллингов и вручил старухе со словами: – Если у вас действительно совсем нет денег, тогда возьмите хоть это и купите ему бутылку вина, только хорошего, не в трактире. Но сделайте это немедленно. Ему нужно было дать вино гораздо раньше.

Пожалуй, помощнику было бы интересно узнать, – бывают на свете совпадения! – что накануне, на этой лестничной площадке, его патрон совершил точно такую же оплошность, даже сумма была та же самая. Но поскольку миссис Кертис ни словом не обмолвилась об этом, помощник стал спускаться вниз по грязной лестнице, торопясь выбраться на улицу, еще более грязную, и размышляя о том, можно ли отнести к числу бесспорных заслуг любимого сына некоего провинциального проповедника то обстоятельство, что он совершил акт милосердия на деньги, выигранные в наполеон. А миссис Кертис пошамкала губами, глубокомысленно потрясла головой и унесла свечу в комнату. Вскоре оттуда донесся звук, похожий на звон монеты, опускаемой в чайник; и тогда миссис Мэндерс отправилась по своим делам.

Дверь закрылась, и лестницу окутала тьма. Раза два кто-то из жильцов сошел по ступенькам, потом поднялся и снова спустился. Внизу расхаживали люди, выходили через парадную дверь и возвращались опять. С улицы доносились и всплывали вверх по лестничному пролету выкрики, обрывки смеха. Шаги на мостовой звучали всё реже и отчетливей; у входа кто-то шаркал ногами, безуспешно пытаясь добраться до лестницы. Совсем рядом вдруг начинали бить старые, видно, выжившие из ума часы, и каждые двадцать минут их ложные показания опровергала твердая поступь полицейского, который совершал очередной обход своего участка. Наконец парадная дверь с грохотом захлопнулась, приглушив все уличные звуки. На втором этаже в замочной скважине повернулся ключ, – и это было всё. Из-под двери несколько часов подряд струился слабый свет; потом погас и он. Безумные старые часы продолжали бить невпопад, но за всю ночь никто не выходил из комнаты на втором этаже. По крайней мере, никто не открывал дверь.