Глау Уинн. Рейн. Он был приезжим, переехал с роднёй в Аберайрон четыре года назад, но увидел я его впервые в двенадцатом классе, в последний учебный год. Он не менял имя на обычное английское, предпочитая своё, валлийское. На деле ничего странного в этом не было. В городе многие носили валлийские имена, но в большинстве своём они были приближены к нормальным английским. Меня все называли Ричардом, Диконом или Диком, хотя половина из этих всех знала, что я Ришарт. Но так было удобнее и привычнее для приезжих, а коренные жители не цеплялись за валлийское. Гордились пони и медовым мороженым, южным пляжем, но не историей и валлийским языком. А тут – Глау, на тебе.
Как я выяснил, он жил с тёткой, мужчина, который первый год возил парня в школу в соседнем городе (и чем ему наша не угодила сразу?) был её сожителем, и кровного родства у этих троих оказалось с гулькин нос. В тот выпускной год Глау обнаружился на задней парте у окна. Тихий, неразговорчивый, но высокий как шпала. И такой же тощий. Глау был серым – серые волосы, серые глаза, серая одежда. Невзрачный парень, который вечно сутулился и вообще явно хотел стать невидимкой. С его-то ростом провернуть подобное оказалось трудно. Я знал, что его звали в команду регби, но Глау молча качал головой. Потом его пытались привлечь к общественным делам, но парень ускальзывал от активисток, просачивался сквозь их пальцы как капли дождя и уходил.
В общем, через месяц-полтора на него вроде бы забили, таких мышат в школе хватало, в основном все из приезжих. Коренные чувствовали себя хозяевами, и я в том числе. Не то чтобы у нас велась война, взрослые-то знакомились, принимали новеньких в клубы по интересам, а вот детям было куда сложнее. Ну, хотя, конечно, в двенадцатом классе нас было сложно назвать детьми. Но мозгов у нас всё равно было меньше, чем гонору и дрянной гордости.
Короче, наши школьные задиры из параллели Глау начали задевать. Особенно когда выяснилось, что Мышонок-то умён, он частенько получал за контрольные «А» и «А+», о чём многие могли только мечтать. Я, например. «А» для меня было редкостью, в основном «В» все, но родители не третировали нас с сестрой по этому поводу, требуя только не скатиться на самый низ. Мы и не скатывались.
Меня знали в школе – репутация, гордость, старая семья, связи и всё такое. Большая часть класса прислушивалась ко мне, остальные ходили со своими лидерами. В школе нас – главных – было четверо, трое на старшие классы да ещё один, «серый кардинал», вечно разыгрывающий из себя бедного и несчастного. Не то чтобы мы любили и уважали друг друга, но если бы развязали войну, учёба бы покатилась к чёрту у всех. Так что в десятом классе мы заключили соглашение – никаких драк за территорию, за сферы влияния и за людей. Пусть бегают, к кому хотят, только самых верных не трогать. Джон возглавлял задир и главных придурков старшей школы, но придурков сильных, надо отдать должное. Я, конечно, мог с ними справиться, но не со всеми одновременно. Люди не страшнее тварей, они слабее, но драться приходилось бы кулаками, а с тварями я сражался кинжалами. Нет, конечно, в младшей и средней школе, прогрызая себе путь наверх, я дрался, ещё как! Но теперь было не до этого.
Джон и его задиры начали лезть к Глау: требовали у него списать домашку, гоняли за обедом, заставляли таскать их учебники и тетради. А ведь мы были в разных классах. В смысле, Глау-то учился в моём классе, а Джон – в параллельном. Сначала мне было плевать, мышата всегда бродили сами по себе, иногда сбивались в стайки, но все сразу не показывались и ни во что не влезали. Если кого-то начинали шпынять, остальные тут же разбегались. Чаще всего самые трусливые приходили под крыло одного из лидеров. Я прикрывал парочку таких, они сами просили о защите, а я не отказывал. Но Глау не просил, и мне было наплевать. Самый серый из мышат, главный Мышонок, он послушно делал всё, что требовал Джон, и не пытался ни возражать, ни просить у кого-то защиты. И всё так же сидел за последней партой у окна, горбился и получал свои «А» и «А+».
А потом… Потом я понял, что в него влюбился. Вот просто взял и влюбился, чёрт его побери. Мы после физ-ры переодевались, устроили общий для всех классов урок, и Джон что-то приказал Глау, а сам со своими парнями ушёл вперёд. Я как-то даже не заметил, что мы в итоге остались вдвоём. Сам лениво собирался, думал о предстоящей охоте, о скорых экзаменах, ещё о какой-то фигне и вздрогнул, когда услышал стон. Выглянул из-за ряда шкафчиков (их несколько, так что полагаю, Глау вообще решил, что один) и застыл: Мышонок осторожно касался правого бока, мучительно кусая губы. Он втирал какую-то мазь, а весь бок вообще был похож на один сплошной синяк. Я обалдел: это Джон его так, что ли? Нет, он конечно придурок редкостный, я с ним больше всего дрался, но он же не идиот, чтобы доводить новенького до такого состояния. Если только кто-то из его вышибал подобное устроил? А потом моё внимание переключилось на тело Мышонка. Он и правда был хорошо сложен, но слишком уж худой, рёбра едва заметно, но выступали, как если бы Глау недоедал. Его серые… Нет, просто русые – не светлые, и не темные – волосы скрывали глаза, но я и так догадался: ему больно, поэтому губы кусает в кровь. Не слишком широкоплечий, выше меня на полголовы, как будто немного неловкий, но… сильный. Понятия не имею, почему так решил, я вообще быстро спрятался за шкафчики, когда он вдруг резко поднял голову, но его полуобнаженная фигура так и осталась у меня перед глазами.
Тогда я ещё не понял, что крупно попал, но вскоре поймал себя на том, что исподтишка наблюдаю за Глау. Если бы не дурацкое соглашение, принял бы его под свою опеку, но если я сейчас попробую вступиться за Глау, Джон терпеть не будет, развяжет войну. А у нас скоро экзамены и поступление в универ. На юридический, между прочим, не так легко попасть.
Я весь год следил за Глау. Джон в итоге от него отстал, но парень вообще не поменялся, как будто и не было ничего, он все так же ни с кем не общался, никого к себе не подпускал, а я не мог с ним заговорить. О… гордость – хреновая штука порой. Вернее, не она даже. Страх потерять место лидера, репутацию. Одно дело, когда человек может позволить себе всё, ему плевать на мнение людей, но я, увы, до такого не дорос, хоть убейся. Вот и сидел как идиот и только смотрел.
Нет, конечно, в нашем городке, где проживает всего три тысячи человек, сложно случайно не встретиться на улице. Я даже специально иногда прогуливался мимо его дома. Ну так, случайно прохожу мимо. Но Глау ни разу не встретился мне, он как будто вообще из дома не выходил. Так что я чувствовал себя последним придурком, но ничего не предпринимал, тихо любя его и понимая, что вряд ли что-то получу в ответ.
Потом были экзамены, поступление, вся такая хрень. Мы с сестрой умотали за Врата и просиживали там целыми днями вместо развлечений во время каникул. На озере было весело, между прочим, в лесу тоже, да и после, вернувшись, мы стали сильнее. Мама сказала, что я возмужал.
А оказавшись на первой паре, кого я увидел? Правильно, Глау. Мы опять учились вместе, но ситуация повторялась та же самая. У нас же многие из школы перешли в универ, левых людей почти не было, так что Глау опять отсиживался в уголке, получал отличные оценки, а я был центром группы, старостой, мотался туда-сюда и вообще слыл любимцем преподов. Всё прекрасно было бы, не люби я Глау.
И потом появился Рейн. Случайно выскочил в рекомендуемых в твиттере, а я обомлел, когда понял, что это моя безответная любовь. «Глау» с валлийского переводится как «дождь». Он взял себе схожий ник. Ещё одним доказательством послужили очень осторожные фото его родного города, как будто Глау боялся, что случайный читатель вычислит, где он живет. Но Аберайрон я бы узнал где угодно. К тому же он сфотографировал не что-то, а соседние с нами дома, наш универ (тщательно затерев название, кстати), парк – всё то, что я знал с самого детства, как только начал познавать мир.
Я боялся, я безумно боялся, когда добавил его в читаемые и накатал первое сообщение. Ну ладно, накатал – громко сказано. Я просто написал:
