Совмещение двух работ было нелегким делом; подчас и для «Красной звезды», и для заграницы Эренбург писал об одном и том же, но писал совершенно по-разному: задачи этих корреспонденций были неодинаковые (сравните хотя бы две статьи о падении Киева – 25 и 27 сентября 1941 года).
Цензурный пресс не ослабевал; 7 октября 1941 года Эренбург писал трем руководителям совпропаганды – Щербакову, Лозовскому и Александрову: «Мне непонятно, почему наши печать и радио не отозвались на падение Киева и уничтожение плотины Днепрогэса. Об этом все говорят: на заводах, в воинских частях, на улице. Нельзя обойти молчанием события такой значимости для страны… Никто не понимает, почему военное положение освещается через ответы т. Лозовского иностранным корреспондентам на пресс-конференции. Говорят (по-моему, резонно): "Значит, иностранцам можно спрашивать, им отвечают, а нам не говорят"…» Помимо политической правки редакции осуществляли еще и стилистическую. 30 января 1942-го Эренбург объяснял редактору «Правды»: «С первого дня войны я часто писал вещи без подписи и считаю, что писатель в дни войны, если он не может с оружием защищать Родину, должен выполнять любую работу, поскольку она полезна Красной Армии и стране. Не потому я протестовал против стилистической правки статей, что обиделся за свои "произведения". Нет, не в этом дело. Но мне кажется, что писатель, говоря своим голосом, употребляя свой словарь, своими интонациями лучше доходит до читателя, является лучшим агитатором».
Уже осенью 1941 года Эренбург начал получать письма с фронта; он чувствовал, что его слово доходит до бойцов, и работал, превозмогая усталость (8 июня 1942 года Эренбург писал знакомому литератору в Ташкент: «Я работаю, как поденщик: пишу и пишу, от "фрицев" одурел»).
Письма читателей (в годы войны Эренбургу их шли тысячи от незнакомых ему прежде людей – и каждому он отвечал) – это кровь его публицистики. В статье «Сильнее смерти» есть такие слова о фронтовике Аскаре Лекерове: «Ваше письмо, которое я напечатал в "Красной звезде", дойдет до сердца всех бойцов и поможет еще глубже осознать любовь к Родине». Почти всю войну шла переписка Эренбурга с легендарным снайпером Гавриилом Хандогиным (она печаталась в красноармейской газете «Родина зовет»), с танкистом Иваном Чмилем и многими-многими другими. Беру наугад: 24 февраля 1942 года с фронта Эренбургу пишет политрук Медоков: «Я с первых дней на фронте. Всякое бывало, печальное и радостное… В сентябре мы занимали оборону. На этом участке наступление противника было приостановлено. На помощь приходили ваши слова… достанешь "Звездочку" (это наша любимая газета), читаешь. Что скажет Эренбург? Дружный взрыв смеха, веселье, бодрость, а в итоге суровые лица и кто-нибудь скажет сквозь зубы: "У, гады…"». А вот письмо 1943 года: «Почту нам приносят в 18.00. Уже за час до этого времени мы с нетерпением посматриваем в ту сторону, откуда обычно приходит наш письмоносец… Раньше всего, конечно, просматриваем газеты. И всегда кто-нибудь задает вопрос: "Нет ли сегодня статьи Эренбурга?" Конечно, есть, ведь Вы так часто пишете. Нетерпение прочесть у всех настолько велико, что приходится читать вслух. И вот где-нибудь на опушке леса, в одном из блиндажей или окопов, в 600–800 метрах от противника звучат Ваши пламенные слова…»
Корреспондентами Эренбурга были люди разного возраста, разной культуры, попросту – разной грамотности; почти вся его почта шла прямо в «Красную звезду», иногда на обычном солдатском треугольнике выводили, как приказ: «Москва. Эренбургу» – и доходило. Неграмотные диктовали умеющим писать друзьям; снайперы, ведшие счет своим отстрелам, открывали боевой счет Эренбурга, на который заносили половину убитых ими фашистов; именем писателя называли свои машины лучшие танкисты… И все это не по приказу, а по личной воле. Эренбург слал на фронт табак, трубки, свои военные книжки. Регулярно выезжал в воинские части, случалось, навещал своих «друзей по переписке». Получить письмо от Эренбурга на фронте считалось также почетно, как быть отмеченным в приказе Верховного главнокомандующего. Многих своих адресатов Эренбург хорошо узнал за годы войны и встречался с ними после Победы. Тысячи коротеньких писем на машинке (его почерк был почти нечитаемым) сохранили бойцы, вернувшись с фронта домой… Вот типичное письмо начала 1943 года – танкисту Ивану Чмилю, о дружбе с которым рассказывается в мемуарах «Люди, годы, жизнь»: «Дорогой Иван Васильевич! Рад узнать, что Вы здоровы. Надеюсь, что Вы получили письмо из дома и что все ваши тоже здоровы. Зима не сулит фрицам ничего хорошего. Из Белоруссии идут хорошие вести. А в Берлине, должно быть, не весело. Бомбят их тоже не скверно. Мой горячий привет Костенко и Вашему экипажу. Крепко жму Вашу руку, дорогой Иван Васильевич, и желаю удачи».
Почти не оставалось времени на то, чем Эренбург жил в мирные годы; но иногда ему удавалось написать несколько стихотворений или статью не про бои (скажем, о любимом им Хемингуэе)… Эренбург был уверен, что настоящие книги о войне напишут ее участники, и ждал этих книг (стоит заметить, что, говоря о тогдашней прозе писателей, он выделил только двух авторов: Гроссмана и Платонова); он невероятно обрадовался стихам фронтовика Семена Гудзенко и читал их всем, кому мог…
Среди фронтовых корреспондентов Эренбурга оказывались и близкие души, с которыми он мог говорить не только о боях, – таков был, например, старший лейтенант артиллерист А.Ф. Морозов. 24 октября 1943 года Эренбург писал ему в часть: «Дорогой Александр Федорович, вернувшись с фронта, нашел Ваше письмо и обрадовался ему. Рад, что у Вас все благополучно. Мне очень понятно и близко все, что Вы пишете об искусстве: это мои чувства и мысли. Минутами я начинаю надеяться, что такие, как Вы, вернувшись после войны, окажутся сильнее рутины и ограниченности. Минутами я сам впадаю в хандру. Теперь приближается развязка. Я был у Киева. Немцы не те, и они быстро катятся под гору. Разорение ужасное: уходя жгут. Да и люди, бывшие под ними, как-то деформированы. Шлю Вам "Войну" 2. (т. е. второй том «Войны» со статьями 1942–1943 годов. – Б.Ф.). Она уже отстала от событий. Все это написано для одного дня. Для детей будут писать потом: немного правдивей и немного обманчивей – психологический реализм плюс историческая легенда». 10 ноября 1943 года Морозов ответил Эренбургу: «Вы не правы, когда говорите, что книга устарела. Она живет каждой своей страницей, каждым словом. Я не знаю ничего, кроме собственного чувства к Родине, что было бы действеннее и пламеннее Вашей книги. Это не фельетоны, а сгустки крови…»
Статьи Эренбурга распространяли информационные агентства США, Англии, Латинской Америки, подпольные издания Франции, они печатались в Скандинавии и на Ближнем Востоке. Их высоко оценивали не только рядовые читатели, но и профессионалы. Известный английский писатель Дж. Б. Пристли написал в предисловии к книге военных статей Эренбурга «Россия в войне», вышедшей в 1943 году в Лондоне: «Перед нами лучший из известных нам русских военных публицистов. Я бы хотел, чтобы и мы били врага так, как русские. Мне скажут, что у нас свои собственные обычаи, своя официально-джентльменская гладенькая традиция. Но сейчас самое время распрощаться с этой традицией правящего класса, которой не под силу выразить чувства сражающегося народа. А между тем вот – Илья Эренбургсо своим неистовым стаккато рубленых фраз, острым умом и презрением, показывающий нам, как это делается». Эрнест Хемингуэй, с которым Эренбург подружился на испанской войне, писал ему после Победы: «Я часто думал о тебе все эти годы после Испании и очень гордился той изумительной работой, которую ты делал во время войны». Чилийский поэт Пабло Неруда на антифашистских митингах в Латинской Америке читал свое письмо Илье Эренбургу: «Всех нас воспитала сила твоих обличений, никогда всеобщее равнодушие не знало более грозного меча, чем твое слово, а тем временем углублялись и углублялись морщины между твоих густых бровей. Мир молчал вокруг нас, словно зимняя ночь, и ты, Илья Эренбург, заполнял это молчание рассказами о России, старой, и новой, и вечной…»
